Внеклассное чтение. Том 1

— Мерси. Давай-ка лучше отсюда слезать, не то…

Тут в комнате раздались шаги — вошли двое, а то и трое, и Митя замолчал. Ах, нехорошо. Найдут на печи, да еще с ворованным. Не ябедничать же на Зефирку, тварь бессловесную и к тому же, как выяснилось, нескверную сердцем.

— …Будто мало девок! Никогда не мог понять, почему нужно непременно упереться в какую-нибудь одну! — произнес мужской голос, показавшийся знакомым. — Ведь суть-то одна, вот это, и ничего более. — Раздалось легкое пошлепыванье, будто стучали ладонью по ладони или, скорее, по сжатому кулаку, после чего говоривший продолжил. — Эк что придумали, статс-даму вам подавай! Царскую свойственницу! Да в своем ли вы уме, князь? Блажь, и к тому же преопасная. Предосторожность с мальчонкой вас не спасет. Князь, вы не думаете ни о себе, ни о преданных вам людях!

Метастазио — вот кто это, узнал Митя.

— Оставь, надоел, — ответил второй (уж понятно, кто). — Клянусь, она будет моей, чего бы мне это ни стоило.

— Чего бы ни стоило? — зловеще переспросил итальянец. — Даже, к примеру, положения, высшей власти, наконец, самое жизни? Помните про завещание. Вы в двух шагах от сияющей вершины, а норовите броситься в пропасть! Что вас ждет, если воцарится курносый — об этом вы подумали?

— Ему что, — басисто вступил в разговор третий, неизвестно кто. — Ну, в поместье сошлют или, шишки зеленые, за границу укатит. А за горшки платить нам с вами, Еремей Умбертович. Ma foi,[5] Платон, ну ее к черту, дуру жеманную. Ты не думай, нешто я не понимаю, каково тебе со старухой слюнявиться? Я тебе, сосенки точеные, нынче же из табора такую богиню доставлю — затрясешься. И шито-крыто будет, никто не сведает!

— Молчи, Пикин. Ты дурак, тебе только по шлюхам таскаться. Оба заткнитесь! Мое желание вам — закон. А перечить будете, выгоню прочь. Нет, не выгоню — болтать про меня станете. В медвежью яму кину, ясно?

Загрохотали гневные шаги — один ушел, двое остались. Значит, придется еще ждать. Зефирка положила Мите голову на плечо, сидела тихо.

Внизу помолчали.

— Ну что, Пикин? — медленно произнес секретарь светлейшего. — Сами видите, наш петушок вовсе ума лишился. Дальше ясно: поймают с поличным (уж ловильщики сыщутся) да и взашей. Старуха не простит. Время теряем, Пикин. Вы завтра во дворце на дежурстве, так?

— Так.

— Ну и подмените склянку, как велено. Старуха выпьет и околеет, но не сразу — дня через два. Успеет и завещание объявить, и Внуку скипетр передать. Тогда нам бояться нечего, в еще большей силе будем. Что вы усами шевелите? Или перетрусили, прославленный храбрец?

А ведь «старуха» — это государыня императрица, догадался Митя, и ему стало очень страшно. Околеет? Отравить они ее, что ли, хотят? Как Мария Медичи наваррскую королеву? Ах, злодеи!

— Еремей Умбертович…

— Что это вы, Пикин, в глаза не смотрите? Или забыли про расписку? А про ту шалость? Это ведь каторга, без сроку.

— Ладно пугать, не из пугливых, — огрызнулся преображенец. — Нашел чем стращать — каторгой. Бутылку подменить дело ерундовое, да только вот какая оказия… Пропала склянка-то.

— Что-о?! Как пропала?!

— Ума не приложу. В спальне у меня была, в сапоге. Думал, никто не залезет. А нынче утром сунул руку — пусто.

— Это Маслов, — простонал итальянец. — Он, ворон, больше некому. Тогда непонятно одно: почему вы еще на воле? Или не опознал? Навряд ли. Он у старухи каждый день, не мог не заметить, что склянка точь-в-точь, такая же. А если… Тс-с-с! Что это? Вон там, на печи!

Ax, беда! Выдала Митю несмышленая Зефирка. Надоело ей тихо сидеть, зашебуршилась, заелозила, да и брякнула каким-то из своих сокровищ.

— Мышь.

— Странная мышь, со звоном. Ну-ка, кликните слуг.

— Зачем слуг? Сам взгляну. Я, Еремей Умбертович, ужас до чего любопытный.

Внизу, совсем близко, загрохотало — это Пикин лез любопытствовать. Не торопился, лиходей, да еще напевал хрипловатым голосом:

Ни крылышком Амур не тронет,
Ни луком, ни стрелой.
Псишея не бежит, не стонет —
Свились, как лист с травой.

В щель просунулась ручища, блеснув золотой пуговицей на обшлаге.

Митя вжался в самую стену, затаил дыхание. Да где там — не укроешься: капитан-поручик шарил обстоятельно, не спеша.

Парапетам, парапетам, согласием дыша.
Та цепь тверда, где сопряженно с любовию душа…

Глава пятая ИСТРЕБЛЕНИЕ ТИРАНОВ

Едва цепь, соединявшая душу Ивана Ильича Шибякина с телом, оборвалась, как сразу же выяснилось, что всё обман — никакого конца света не предполагается. Небо немедленно посветлело, облака из черных снова стали белыми, да и солнце передумало гаснуть. Какой там — оно засияло еще пуще, торопясь завершить свой недолгий осенний маршрут.

Когда же на город сошли густые ноябрьские сумерки, Николас Фандорин оторвался от уютно мерцающего экрана, потянулся и подошел к окну.