Внеклассное чтение. Том 1

Подтанцевал обратно к столику, успев по дороге погладить Митю по голове.

— Не мал ли?

— Глуп ты, Еремей, хоть и слывешь умником. Мал золотник да дорог. А я сразу придумал, вчера еще. — Хитро улыбнувшись, Зуров достал из кармана мелко исписанную бумажку. Велел Мите. — Слушай и запоминай.

Стал читать вполголоса, проникновенно:

"Павлина Аникитишна, mon ame, mon tout ce que j'aime![3] Напрасно вы бежите меня, я уже не есть тот, который был. Не беспутной ветреник и не любитель старушьего плотолюбия, каким ты, верно, меня мнишь, а истинный Вертер, коему от нещастныя страсти неутоления жизнь не мила, так что хоть пулю в лоб или в омут головой. А чувствительнее всего мне то, что смотреть на меня не желаешь и когда мимо твоего дома верхами проезжаю, нарошно велишь ставни закрывать. Жестокосердная! Пошто не бываешь ни в балах, ни на четвертках? Уж и она приметила. Давеча говорила, где моя свойственница, а у меня сердце в груди так затрепыхалось, словно крылья бога любви Амура. И то вам подлинно сказать могу, голубушка Павлина Аникитишна, что я буду не я, естли не стану с тобой, как Амур с Псишеей, ибо вы самая Псишея и есть. Помните сии вирши иль нет? «Амуру вздумалось Псишею, резвяся, поймать, спутаться цветами с нею и узел завязать». Так ведай же, о, Псишея души моей, что узел меж нами завязан волею небес и никоим силам немочно тот узел развязать!

Ton Amour".

Пока читал, прослезился от чувств, промокнул манжетом глаза.

— Ну-ка, премудрый Митридат, повтори. Да гляди, ни слова не выпусти. Сможешь?

Чего ж тут мочь? Митя повторил, не жалко. Светлейший следил по бумажке.

— Ага! Всё в точности! Как по-писаному! — взликовал он. — Видишь, Еремей? Буду ей писать, моей душеньке, а письмеца никто не выкрадет, не трясись. Если что — малец сам выдумал, всегда отпереться можно. Старуха мне поверит. Да еще гляди. — Зуров взял Митю за плечи, повернул и так, и этак. — Волосья ему подвить, хитончик пошить, сзади крылышки из кисеи — будет Купидон. Еще можно малый лук золоченый, со стрелами.

Тут Метастазио заволновался, стал шипеть Фавориту в ухо. Митя отошел — пускай себе секретничают, не очень-то и нужно.

Всё не мог опомниться от приключившегося жизненного переворота. Куда прислониться? У кого спросить совета?

Побродил по зале, повздыхал и пристроился подле знакомого старичка — все ж таки не совсем чужой, больше часа бок о бок простояли.

— С милостью вас, — сказал тот и присел на корточки, чтоб быть вровень с Митиным лицом. — Кто рано начинает — высоко взлетает. Может, когда-никогда выдастся оказия, и за меня словечко замолвите? Третью неделю паркеты топчу, всё никак не протолкаюсь. А дело у меня, сударь мой, вот какое…

И завел что-то про младшего сынка-недоросля, но так долго и подробно, что Митя скоро отвлекся — стал за мартышкой наблюдать. Очень уж затейная была, бестия, пронырливая. Понравился ей чем-то кофейный генерал, застыла она перед ним, уставилась снизу вверх своими блестящими глазенками, морщинистый палец в рот засунула — ну прямо по-человечьи.

— Ой, берегись, Михаила! — весело предупредил Фаворит. — Зефирка у меня влюбчивая. Гляди, не попользуйся девичьей слабостью. Обрюхатишь — жениться заставлю.

Генерал княжьей шутке обрадовался, ответил в тон:

— Так ведь это, Платон Александрыч, от приданого зависит, какое пожалуете. А то и женюсь, ей-богу.

Наклонился к скотине и представил ей пальцами козу. Зефирка застеснялась, генералову руку своей лапкой пихнула, головенку вбок отвернула, а сама на героя глазенками так и стреляет. Все давай смеяться мартышкиной кокетливости. Она того пуще законфузилась, опустилась на четвереньки, попятилась и вдруг как спрячется ближней даме под пышную юбку.

Что тут началось! Дама стоит ни жива ни мертва, только приседает да повизгивает. Публика корчится от хохота, громче всех заливается сам Фаворит.

А Мите даму жалко. Каково ей? Не юбки же задирать, чтоб животное выгнать? И рукой через жесткие фижмы тоже не достанешь.