Вместе с комиссаром

— Разве я виноват, что мать меня такого родила? — пожаловался Егор, касаясь пальцем родинки под ухом в виде жука, которая еще больше посинела от волнения.

— Да не об этом пятне я говорю. Это пятно, может, доктора могут вывести… А о том, что на тебя навечно легло за все твои злодейства… И что никогда и ничем не смыть. Оно вечно на тебе. Уйди! Уйди!.. Прочь!.. Прочь!.. Больше и порога моего переступать не смей, а то скажу сыну, когда приедет, так он тебе такие пятна на морду твою бесстыжую налепит, что будешь знать, — и она просто вытолкала Егора за дверь и еще долго не могла успокоиться: — Вот гад так гад… Это же надо надумать!..

Однако Егор на этот раз не растерялся. Напротив, вторая неудача не сломила его, а укрепила желание добиться своего. «Вот возьму да женюсь на Агапке… Мало ли что я знаю… Да я и сам не такой уж святой». И он от Добриян сразу повернул к Агапкиной хате. Но дома ее не застал.

— Она в телятнике, дежурит сегодня, — сказала Агапкина дочка.

В телятнике, когда поздоровался с Агапкой и посмотрел на нее повнимательнее, — она наполняла кормушки и была в сером, довольно замызганном рабочем платье, — Агапка показалась ему очень уж старой и нескладной. А еще ведь не забылся и Перебейнос, у которого Агапка сидела на коленях, — Егор на миг решил было не признаваться, зачем пришел. Но злоба, неудержимая злоба обожгла его грудь, когда он вспомнил свои неудачи с Волечкой и Добриян, и Егор решил, что он женится хоть на Агапке, хоть на черте. Сдерживая себя, тихо сказал:

— Агапка, давай поженимся с тобой!

— Нет, нет… Я кляну тот день, когда узнала тебя.

— И Перебейноса, — поддразнил Егор.

— И Перебейноса. И всех вас, полицаев! Чтоб вы все посдыхали! — уже кричала она.

— Да ты, может, меня не поняла. Я тебе не погулять предлагаю, а сойтись совсем… навсегда…

— Навсегда?.. Ты сдурел! Хватит мне своего пятна, а еще твое прибавят.

— И ты мне про пятно! — обиделся Егор.

— Да не про то, что на щеке, а про вечное, что на душе у тебя!

— А о своем ты подумала? — наседал Егор.

— Подумала и смываю честным трудом. Оно ведь у меня не такое. Я людей не стреляла.

— И я не стрелял.

— Так за красивые глаза тебя Перебейнос у себя держал? Иди, иди отсюда, а то попрошу Руткевича, так и из телятника тебя выгонят.

Егору ничего не оставалось, как уйти домой. «Все, все кругом против меня». Он долго сидел за столом, как и в тот раз, охватив голову руками, а потом нашел лекарство: вынул из сундука припрятанную бутылку.

9

Праздник Победы пришел в Любово. Нынче он был особенно волнующим. Только солнце поднялось над бором и первые лучи брызнули в окна, точно пчелы из ульев высыпали на улицу люди. Село уже красовалось, по-праздничному убранное, всюду висели красные флаги, а на стенах и воротах полыхали красные звезды. Люди смотрели, что бы еще добавить. Кто украшал окна зелеными березовыми ветками, кто подсыпал желтого песочку на дорожки, ведущие к их двору. С самого утра громко звучали над всем Любовом победные марши. И конечно, стайки ребят в белых рубашках и белых блузочках с алыми галстуками, как голосистые пташки, уже щебетали на просторном дворе сельской школы.

Все село готовилось особенно торжественно отметить этот день. А он и был необычным. Ждали приезда уважаемых гостей-соседей: из литовского колхоза «Пергале» («Победа») и из латышского — имени Райниса. Любовцы вместе со своими соседями провоевали в партизанах всю войну и, помогая друг другу, налаживали хозяйства. Хлебнули вволю и горя, и еды впустомятку, и тяжкого труда; ходили в лохмотьях, случалось и подпрягаться, чтоб тащить плуги и бороны. Зато теперь глянешь на них в праздник — не узнать. Недаром кое-кто из стариков шутит, что их односельчане не хуже своих бывших панов одеваются.

Вот и Василь Руткевич вышел из дому с друзьями, бывшими партизанами, поглядеть на народ. Один из них, Микола Зарудный, приехал в гости с Украины, а другой, Иван Горбачев, со Смоленщины. Вот идут они по деревенской улице и довольно поглядывают на всю эту красоту, да и сами они такие, что любо посмотреть. Пусть не так молоды, верно уже за сорок, но еще статные, видно, что в самом соку, и идут как настоящие хозяева земли, которую вызволили из беды-злосчастья и которая под их руками расцвела.

И принаряжены друзья каждый по-своему, но так, что и молодые позавидовать могут. Василь Руткевич в шляпе. А на груди у каждого — ордена, медали, и боевые и трудовые. Нелегко они им достались, и крови и пота довелось пролить немало, но если взглянуть на них теперь, и впрямь горит у каждого грудь и переливается, освещая лица героев.

Показалась на улице и Ганна Добриян, и Агапка с детьми. Сын Ганны нарочно приехал на праздник из города. Ах, какая гордость на лице у Добриян! Глядишь на него — и оно будто говорит: «Смотрите все, столько горя я пережила, а теперь вот счастливая». Ее дети, которых она вырастила, рядом с ней. Сын Андрейка как-то особенно бережно ведет мать под руку. Да и Агапка не прячется. На груди у нее хотя и одна, но торжественно светится трудовая медаль.