Вместе и врозь

Через полчаса или через час все позабыли и о несосто-явшемся пожаре, и о моем "героическом" поведении… Может, один я и вспоминаю. И не из тщеславия, и не от обиды, нет — стараюсь выкристаллизовать существо происшествия. И вот какая получается картина: на высоте оказывается тот, кто в наихудших обстоятельствах действует наилучшим образом. Называть такое поведение героизмом или как-нибудь иначе — не суть важно, важно действовать наилучшим образом. Значит, героизм настоящий, тот самый, за который награждают золотыми звездами, прославляют человека, возводят на пьедестал и так далее, — это прежде всего очень хорошая работа, своевременная и четко исполненная…

Мальчишкой я думал: вот бы попасть на войну, там бы я отличился! И не от излишнего честолюбия такие дурацкие мысли лезли мне в голову, а потому что и книги, и кино, и театр постоянно внушают — подвиги совершаются в исключительных обстоятельствах, в пяти случаях из десяти бывают окрашены светом жертвенности, готовностью оплатить свой последний шаг по земле ценой жизни. И волей-неволей мы воспринимали крайнюю ситуацию за нормальную; последний метр дороги виделся нам как весь путь.

В настоящей жизни все не так: надо всегда делать свое дело возможно лучше, каждый день и каждый час, а все остальное от стечения обстоятельств — выпадет на твою долю случай, и, сам того не подозревая, ты вознесешься в герои, не выпадет… тоже не беда.

Главное — быть готовым к подвигу.

Когда отца расспрашивали, как он стал Героем Советского Союза, он всегда отшучивался и рассказывал всякие веселые истории. Раньше я думал — из скромности, но теперь начинаю понимать — ничего другого он просто не мог сказать.

Год за годом, день за днем он работал, исполнял то, что было положено по должности, а потом где-то там, высоко, суммировали его заслуги и пришли к заключению: достоин…

Говорят, внешне я похож на отца. Возможно, со стороны виднее. Но в одном я ужасно ему уступаю, мне не хватает его терпения, просто-таки десяти процентов его терпения у меня не будет.

Он мог сто раз, уронив гайку водопомпы (на старом "Москвиче" очень неудобно было заворачивать эту гайку), слазить под машину, поднять гайку, обтереть и, не злясь, снова и снова прилаживать ее к шпильке.

Отец редко болел. А точнее сказать, почти никогда не болел. Но если ему все-таки случалось пролежать дней пять кряду в постели и высокая температура не давала ему читать, он час за часом разматывал какие-то клубки шерсти, валявшиеся у матери черт знает сколько лет, и размотал все до последней ниточки. На подобный "подвиг" я категорически не способен, даже если бы мне платили за каждый клубок по месячному окладу премии. Не знаю, доставляла ему такая работа хоть какое-нибудь удовольствие, сомневаюсь, но он делал ее и делал безропотно.

Впрочем, не исключено, что он испытывал и удовлетворение от этого пустякового занятия, ведь в конечном счете, какая разница, что именно преодолевать? Важно себя перебарывать, делать то, что делать не хочется, что делать противно…

В записных книжках отца я нашел немало строк, посвященных полярным исследователям и полярным экспедициям. Никогда он не был напрямую связан с освоением Севера и, насколько я знаю, не занимался испытаниями полярных самолетов или полярного оборудования. Чем был вызван его повышенный интерес к Арктике и Антарктиде, могу только строить догадки. Наиболее вероятно: Север ставил людей в особо тяжелые условия, и тот, кто ступил на ледяные просторы, кто отважился работать в собачьих условиях этого края, лишает себя возможности отступить. Вот почему, вероятно, отца так занимала психология полярников, их методы подготовки к зимовкам, их подход к оценке снаряжения и в конце концов — их личности. Судя по частоте упоминаний, наиболее близок ему был Руал Амундсен, и он очень уважал Роберта Скотта.

Отец, который ничего никогда не забывал, в разных записных книжках трижды процитировал одни и те же строки Стефана Цвейга: "Характер человека лучше всего познается по его поведению в решительные минуты. Только опасность выявляет скрытые силы и способности человека; все эти потаенные свойства, при средней температуре лежащие ниже уровня измеримости, обретают пластическую форму лишь в подобные критические мгновения".

12 сентября

Миновали Цейлон. Ночью был виден далекий, подмигивающий глаз маяка, а наутро суда, суда, суда под флагами всех стран мира.

И снова — океан. Температура воздуха 28 градусов, температура воды 30 градусов. На судне обычные работы. Чтобы сохранить нашу посудину на плаву, без конца приходится что-то сваривать, обдирать и красить. Ход — слезы: 7 миль!

Вечером тонкий, как лимонная корочка, серпик луны вылез из-за рваных облачных хлопьев. Ветер дует ровно и ласково, вся палуба в соленых брызгах.

По судну бродит озабоченный судовой доктор и подписывает личный состав на флотскую многотиражку "Моряк". Результаты своих усилий он должен не позже 15-го передать по радио в пароходство.

Четырнадцатые сутки кругом только вода и вода.