Влюблён до смерти (СИ)

Вечером после отбоя девочки сбивались в стайки и щекотали друг другу нервы. Боялись они судьбы урубской избранницы или жаждали любовного приключения, сказать было трудно: брак с демоном не худший вариант, когда ты сиротка с Ибельхеймских холмов.

Общая спальня старшеклассниц представляла собой вытянутое помещение с рядами кроватей вдоль стен. Из единственного окна открывался вид на знаменитые горы. На фоне тёмного неба, при свете луны, они казались скорее серебристыми, нежели голубыми. Даже ночью над вершинами висела шапка тумана.

— Урубы питаются эмоциями, — возбуждённо шептала рыжая хищница, сидя на постели подруги и с опаской поглядывая в окно.

— Нет-нет, — возражала другая, — они забирают душу избранницы, когда она теряет… ну вы понимаете.

Девочки захихикали.

Альма плотнее закуталась в одеяло. В оживлённой беседе она не участвовала — отворачивалась к стене и притворялась, что спит. Воспитанницы «Голубых холмов» делились на хищниц, середнячков, жертв и изгоев. К последним и относилась Альма, вынужденная проводить свободное время в одиночестве. Даже плакса Бриттани делала вид, что не замечает её.

По большей части Альму такое положение вещей устраивало. Что её действительно тревожило — уруба она видела лично. Собственными глазами.

И знала: однажды демон за ней придёт.

Глава 14

Вопреки ожиданиям, Молох оказался страстным любовником, властным, но в меру нежным. Чувствовал, когда надо замедлиться, дразня и растягивая удовольствие, а когда — обрушиться лавиной, погребая под собой. В какой-то момент тело меня предало, и, к моему стыду, стало слабо отзываться на происходящее. 

Я не хотела так реагировать. Сладкая волна, заставляющая низ живота сжиматься, а бёдра подрагивать, оставляла в груди омерзительное чувство опустошения, гадливости. 

Поцелуи раздражали. Я отворачивала голову, позволяя настойчивым губам исследовать шею. Когда любовник отстранялся, влажную кожу неприятно холодило, и я отчаянно боролась с желанием вытереться. 

Край стола больно впивался в поясницу. Под спиной, нервируя, хрустели документы. Часть — лежала на полу, и это не удавалось осмыслить: ради меня Молох, педант девяносто восьмого уровня, не колеблясь, сбросил свои драгоценные бумажки на грязный камень. 

А я-то считала начальника мороженой рыбой. Такого замкнутого мужчину сложно было представить сгорающим от страсти. Но сейчас рубашка его была небрежно расстёгнута, брюки — приспущены, словно нетерпение не позволило избавиться от одежды полностью. Словно ждать  лишнюю секунду было невыносимо.

Висок обожгло тяжёлое, прерывистое дыхание. Я застонала, чтобы происходящее не так сильно напоминало изнасилование, и вцепилась взглядом в холдер кофемашины. Смотрела, как поблескивали в утреннем свете хромированные детали.

Хотелось, чтобы всё скорее закончилось.

Редкие всплески удовольствия несли привкус унижения. Пока телу было приятно, разум вопил в агонии, и этот диссонанс сводил с ума.

После близости я сбежала в ванную. Предпочла бы — сразу в свою, но надо было привести себя в порядок. Интересно, может ли жница забеременеть? 

После затянувшегося душа я десять минут мыла дрожащие руки под горячей водой. Смотрела на струю, уткающую в сток, и упорно избегала встречаться взглядом со своим отражением в запотевшем зеркале. Сколько бы я ни мылась, тело казалось грязным.

В дверь осторожно постучали.

— Эстер? Всё в порядке?

— Я могу залететь? — спросила, убирая напор воды.

— Нет, — раздалось после неуверенного молчания.

Повезло, что из кабинета начальника был выход в маленькую уборную. Я опустилась на крышку унитаза и закрыла лицо руками.

«Надо выйти. Поднимайся. Давай».

До безумия хотелось запереться в своей комнате — телепортироваться на кровать прямо отсюда. И в то же время я не могла заставить себя открыть дверь и встретиться лицом к лицу со своим личным кошмаром. Я не знала, как теперь вести себя с Молохом. Как он сам станет ко мне относиться. 

И как мне относиться к самой себе?

Меня ломало от настойчивой потребности приложиться к бутылке. Похоже, я медленно, но верно катилась по наклонной. Росс говорил, что жнецам чужды пагубные пристрастия и даже потребность в еде — только привычка. Что стоит отказаться от пищи, и со временем голод перестанет тревожить. Но чёрт, моя зависимость от абсента была пугающе реальной.

«Не буду пить», — врала я себе, точно зная, что сделаю в первую очередь, как только попаду в свою комнату. Уже ощущала на губах горький спиртовой вкус.

Мне надо было забыться. Надо было!

Я ярко чувствовала, как лечу — падаю в глубокую-глубокую яму и даже не пытаюсь ухватиться за земляные стены, что проносятся мимо. И даже если захочу, попытаюсь, они, эти стены, осыпятся под моими пальцами. А где-то внизу, в темноте, — острые камни. И настанет момент, когда моё падение оборвётся.

* * *