Владыка подземных недр

Повела их Гница по штрекам. Из мешка ее не выпускали и дорогу указывала она ослабевшим голосом. Как ни раздумывал Збышек, чем ей помочь, но ничего он придумать не мог: знал, что скрутят его горняки в три погибели, если посмеет пойти против их воли.

Долго горняки плутали по ходам и противоходам, пока не уперлись в глухую базальтовую стену, которую ни обушком, ни громовой смесью не возьмёшь. Прошептала Гница что‑то, и камень заскрежетал, разошлась скала, будто морские воды.

Горняки ахнули, зашептались.

Стал протаскиваться промеж них Збышек, и предстала перед ним необъятная пещера. От края и до края заполняли ее деревья, холмы и горы — все из халцедона, яшмы, хризолита, аквамарина. Промеж холмов текла настоящая речка, били фонтаны, журчали ручейки. Сталактиты и сталагмиты срослись, образуя колонны, подпирающие высокий свод, а по нему двигалось чёрное солнце. Лучи его чёрной вуалью накрывали пещеру и как могли берегли глаза гостей от нестерпимого сияния камней.

Одного здесь не было — жителей. Выглядело все так, будто в далекую‑далёкую пору собрались они с духом и покинули эти края. Другой, верно, порадовался бы этой брошенной красоте или богатствам под ногами, но Збышеку стало только грустно — при мысли, что Гница жила здесь одна‑одинешенька.

— Ну, братцы… — Горемыка достал из‑за пояса кайло и тюкнул ближайшее дерево. С громким звоном брызнули прозрачно‑зелёные осколки. — Вот мы и нашли самую главную жилу.

С этими словами он швырнул мешок у входа и стал командовать горнякам — кому и где камни дробить, кому выносить их наружу.

Стали мужики обушки вытаскивать и вгрызаться в подземные богатства. Закипела, загремела работа, но мешок никто и не думал открывать. Збышек ждал, что Гница мышкой обернется и стенку прогрызет, но та не шевелилась — видно, крепко ей серебряным обушком досталось.

— Что же, пане, — обратился Збышек. — Пора и вора отпустить?..

Горемыка удивлённо и даже недовольно посмотрел на Збышека.

— А ты что же? Торбу набивай! Или всю жизнь в слугах ходить хочешь?

— Так‑то оно так, но не должно же обещания нарушать.

Горбун засмеялся, и молочно‑голубые глаза его превратились в щелочки.

— Это какие? Разве я говорил, что отпущу ее?

— Да ведь мы уже здесь!

— А если заколдует? А если пещеру эту закроет от нас? Ты‑то со своим рыцарем весной уйдёшь да на орденских харчах проживешь. А нам что? Всю жизнь спину гнуть, пока не сломается она от лет прожитых? Ну так мы лучше сейчас все возьмём — столько, чтобы уж совсем не возвращаться сюда. Чтобы детям нашим, матерям — ни дня не работать.

— А потом что?

— Как, «что»? — Горемыка взмахнул кайлом в сердцах. — Ты меня не слушал, поди? Жить припеваючи! Голода не знать! О матери не тревожиться!

— А внутри что будет? На сердце?

— А это уж наше дело, — зло ответил Горемыка и стукнул себя пальцем в грудь. — А ты — коли не хочешь помогать, так иди‑ка подобру‑поздорову.

Збышек помолчал, раздумывая над следующими словами, но Горемыка не дал ему ответить:

— Иди‑иди. Кому сказал! Нечего тебе тут больше ошиваться. Коли не по сердцу мы тебе, так и не место тебе рядом с нами. Ну? Чего встал?

Збышеку стало дурно. Он понял запоздало, что разговор свернул в какую‑то глушь, в болотину, и горбун смотрел уже совсем с неприязнью.

— Ну‑ка, братцы, покажем ему, где выход?

По знаку Горемыки несколько мужчин подошли к Збышеку и стали теснить к выходу из пещеры, а потом и вовсе вывели из штольни прочь.

***

Горняки выносили драгоценные камни до следующей ночи и лишь тогда, обессиленные, с впавшими, но горящими глазами, вернулись в замок.

Мешок был при Горемыке.

Збышек давно рассказал все Ольгерду, но тот не знал, как помочь. Их было двое, а горняков, плавильщиков и кузнецов — почти тридцать человек, не считая женщин и детей.

Оставалось выкрасть Гницу, когда все будут спать. Збышек дождался самого тихого часа, когда иссиня‑чёрное небо на востоке ещё только начинало сереть, и пробрался в замковую кухню.

По всему было видно, что сторожить мешок оставили краснощёкого Марцина, но тот заснул — то ли не совладал с усталостью, то ли не поверил в опасность.

Тихо приблизился Збышек к Гнице, шепнул «я это, не дёргайся» и потащил мешок на себя. Тот давался с трудом, и тянулась, дрожала шедшая от него верёвка — Збышек не сразу ее приметил.

Ум‑м! — загремел в утренней тишине колокол.

УМ‑М‑М! — эхом ответили древние стены.

УМ‑М! — понеслось по пустым залам и комнатам. Вскочили горняки, продрал глаза Горемыка, заблеяли козы; захрюкали свиньи.

— Ах ты, крысеныш! — прошептал горбун и вынул из‑за пазухи кайло. — Трепки давно не получал?

Стали и другие горняки подниматься: вытаскивали обушки, крепче перехватывали и шли к Збышеку. У него похолодело внутри. Он вжался в край очага и судорожно принялся развязывать мешок. Не себя спасёт, так хоть девчушку.

Один узел поддался, второй…

Тут навалились со спины, спереди за шкирку схватили. Потянули за волосы, под рёбра обушком ударили — в глазах заискрило, в голове заиндевело.

— Остановитесь! — проревел вдруг кто‑то.