Владукас

Эти слова доктора застигли маму врасплох. Она не знала, верить им или нет. Вспомнился ей разговор с паном Йонасом: «Доктор Гирдвайнис, — говорил он, — самый богатый помещик в нашей волости: имеет 500 гектаров земли, около сотни лошадей, столько же коров и столько же батраков, а работает простым доктором в Шаукенай. Это очень странный человек. В народе говорят, что он был лучшим другом самого Болесловаса Пилюнаса, председателя первого в Литве ревкома, потом предал его…» «Значит, он опытный предатель, и об этом все знают, — подумала мама, и снова у нее возник недоуменный вопрос: — Тогда откуда же ему известен партизанский пароль: «Привет от козы Зюли!»? Неужели гестаповцы все уже разнюхали?..»

Вспомнился ей разговор и с командиром партизанского отряда, когда тот сказал, что в Шаукенайской больнице у них есть свой человек, но не назвал его. «Кто же вы, доктор Гирдвайнис? «Свой» или враг?».

— А у вас есть связь с русскими партизанами? — наконец, набравшись смелости, прошептала мама пересохшими от волнения губами.

— Да, я с ними имею возможность встретиться, — так же тихо ответил Гирдвайнис, — но ничем не могу помочь им. Они или не доверяют мне подпольные явки в Шяуляе или им самим ничего не известно, а Николай Власов, который был у них связным разведчиком, сейчас в руках гестапо, как я вам уже говорил. Оставшиеся в живых партизаны попросили меня, чтобы я связался с вами, но мне не предоставлялось удобного случая. Они дали мне для связи с вами пароль: «Привет от козы Зюли». Больше я ничего не знаю.

Мама колебалась. У нее была шифровка, которую она должна была передать русским партизанам от шяуляйского подполья. В шифровке говорилось, когда, где, через кого и на каких условиях могут объединиться партизанские отряды. Шифровка представляла собой небольшой клочок бумаги, на котором карандашом были набросаны строки сплошных цифр. Небольшой клочок, а в нем судьба многих русских партизан, оставшихся в живых после разгрома! Мама не знала, что делать. Сомнения и нерешительность одолевали ее. Но в конце концов она поняла, что у нее осталась единственная возможность помочь уцелевшим партизанам и тем самым до конца выполнить их последнее задание и свой долг, если, конечно, Гирдвайнис — не провокатор. Но если провокатор, он настолько много знает, что, получив от него сведения, немцы все равно нас расстреляют. А шифрованный лист они не смогут разобрать, — решила мама и, словно бросаясь в пропасть, спросила Гирдвайниса:

— А вы не смогли бы передать русским партизанам небольшую записочку?

— Да, конечно, могу, — ответил доктор.

— Ну, тогда прошу вас, мужчины, на минутку отвернитесь от меня.

Поняв в чем дело, я повернулся на топчане носом к стенке, а доктор отошел к двери и встал к нам спиной, прислушиваясь, не стоит ли кто под дверями. Мама быстро достала шифровку и отдала Гирдвайнису, который тут же засунул ее в карман.

(Много лет спустя я узнал, что в партизанском отряде «Кестусис», кроме литовцев, числились: К. Воробьев, Т. Криволап, Л. Захаров, И. Блащук, И. Шинкоренко, В. Кондрашов, П. Домейко, А. Рыжаков, С. Молчанов, М. Назаров и другие. Многие из них, в том числе и дядя Костя Воробьев, были из русского партизанского отряда, которые, благодаря шифровке, переданной мамой, соединились с литовским партизанским отрядом.)

Гирдвайнис побыл с нами еще немного, дал несколько советов, как вести себя на допросах: притворяться мертвым перед опытными гестаповцами категорически не рекомендовал. На прощанье он заверил, что полицейские бить нас больше не будут, и ушел.

За окном уже сгущались сумерки, потом стало совсем темно. Наступила ночь. Я заснул. Мне приснился доктор Гирдвайнис. «Это у тебя черная немочь, мальчик? — спросил он, рыча по-звериному. — Показывай, где она? Все равно я теперь про тебя все знаю…» И скрюченными длинными пальцами схватил меня за горло. Я с криком проснулся. Мама с тревожным беспокойством приложила к моему лбу тыльную сторону ладони: «Не заболел ли? Нет, голова не горячая». Теперь я до самого утра не смог заснуть. А утром с грохотом растворилась дверь каталажки, и нас с мамой вывели на улицу, посадили на подводу и повезли в Шяуляйскую каторжную тюрьму. Как и обещал Гирдвайнис, полицейские к нам больше и пальцем не притронулись, повезли даже несвязанных. Сопровождали нас двое охранников, один из которых был конный.

Проезжая через лесную делянку Каваляускаусов, мимо их усадьбы, я увидел в просвете деревьев знакомый колодезный журавель. Он кивнул нам на прощанье своей тонкой шеей и исчез. «Интересно, — подумал я, — кто сейчас достает там воду: сам Йонас или Онуте Мецкуте? Бедная пастушка! Она теперь одна будет батрачить у Каваляускасов». А я навсегда покидал эту постылую работу. Впереди у меня — горькая неволя и неизвестность.

Серая дорога расползлась от весенней распутицы. Колеса хлюпали в грязи. Спицы их, словно стрелки на круглом циферблате, отсчитывали нашу жизнь. Вокруг простирались унылые окрестности. Погода была сырая и серая, как и дорога. Ни дождя, ни солнышка.