Владукас

— Ах, бедный мальчик, бедный мальчик, до чего изголодался! — качала головой бабушка и советовала мне не торопиться, как следует разжевывать пищу, чтоб не испортить желудок. Но желудок у меня, казалось, мог переваривать куски любой величины вместе с костями, а не торопиться я просто не мог, челюсти сами ходили ходуном и, как жернова, мололи все, что им подавали. Я просто разучился есть, как все порядочные люди.

За столом познакомились: дедушку зовут Павилас Стасевич Кужелис, его жену-старушку — Анеля Бенедиктовна, а их дочь — Казя. Они рассказали, что до революции жили в России, поэтому хорошо знают русский язык, что они сочувствуют русским и не любят фашистов.

— И не просто сочувствуем русским, но кое в чем и помогаем им, — заметил дедушка Павилас Стасевич, таинственно подмигнув мне.

Я понял, что попал к друзьям, и спросил:

— А партизаны у вас в городе есть?

— Партизаны? — прищурился Павилас. — Ты что, хочешь к партизанам?

— Да нет, просто так спрашиваю, — смутился я.

— Просто так, говоришь? Хорошо. Просто так и я тебе отвечу, что партизанов в нашем городе нет, но есть люди, которые скрытно борются против фашистов и помогают русским бежать из концлагеря. Мне не понятно только, как ты сумел бежать из него?

От удивления и испуга я чуть не подавился большим куском.

— А вы откуда знаете, что я убежал из концлагеря? — воззрился я на лысого старичка, с трудом проглотив пищу.

— Не пугайся, Владукас, — он впервые назвал меня таким именем. Видимо, оно было самым близким из литовских имен к русскому Володя. — Мы ваши друзья, а насчет твоего побега из концлагеря догадаться не трудно. Только в лагере сидят русские мальчики, не понимающие литовского языка. А если они бродят по городу, значит, сбежали. Как видишь, все очень просто.

Я успокоился и рассказал им свою историю с побегом, о «ничейных» вишенках, о том, как меня чуть не пристрелил немецкий офицер и как я потерял своих товарищей.

Мой бесхитростный рассказ потряс Кужелисов. Бабушка Анеля Бенедиктовна вытирала фартуком слезы. Покраснели глаза и у ее дочери Кази, хотя она плохо понимала русский язык. Подозрительно зашмыгал большим мясистым носом Павилас Стасевич.

— Жаль, Владукас, — произнес он после некоторого молчания, снова назвав меня этим непривычным для меня именем, и повторил. — Очень жаль, Владукас. Но твоих товарищей по побегу Петю и Ваню сейчас уже забрал, наверное, ночной патруль.

— Почему вы так думаете, дедушка?

Павилас вдохнул:

— Потому, Владукас, что областной комиссар Шяуляйского округа Ганс Гевеке еще в прошлом году издал приказ, запрещающий гражданским лицам покидать свои дома с 21 часа до 6 часов утра. Поэтому мальчики не могли долго бродить по улицам.

— Но может быть, их кто-нибудь пустил переночевать?

— Вряд ли, Владукас. Ганс Гевеке объявил жителям Шяуляя: «Кто даст русскому убежище или чем-нибудь поможет ему — будет наказан смертью».

— Значит, и вас из-за меня могут наказать смертью? — испугался я.

— Могут, но не накажут, — улыбнулся Павилас.

— Почему?

— Почему, почему… Потому что никто не узнает, что ты у нас. А завтра мы подумаем, куда тебя лучше определить.

— А я никуда не хочу определяться, — заявил я.

Дедушка с бабушкой удивленно переглянулись.

— Интересно, а что же ты думаешь делать, как жить дальше? — спросил дедушка.

Я молчал, тихонько прихлебывая из разрисованного блюдца сладкий чай, которым заканчивалась моя трапеза. Бабушка горестно качала головой:

— Бедный мальчик, бедный мальчик… Ну, оставайся тогда жить с нами. Что-нибудь придумаем, как обмануть немцев. Правда, отец? Возьмем его к себе? — она перевела взгляд на хозяина дома.

— Конечно, возьмем, — кивнул тот.

Радостно захлопала в ладоши Казя: она поняла, о чем идет речь, и поддержала решение своих родителей. Но я по-прежнему молчал, низко опустив голову.

— Да, да, оставайся у нас насовсем, мальчик, — теперь уже уверенно объявила Анеля Бенедиктовна. — Здесь тебе будет хорошо. У нас есть коза Зюля, будем с тобой пасти ее… Останешься?!

Я молчал.

— Как, ты не хочешь у нас жить? — спросил Павилас, недоумевая.

— Хочу, — тихо пролепетал я, но радости от этого в себе не почувствовал, наоборот, стало тоскливо и грустно. Я осторожно отодвинул блюдце с недопитым чаем и уже решительно сказал:

— Да, хочу, но жить у вас не останусь.

— Это почему же?

— Не могу потому что.

— Значит, тебе бродяжничать нравится?

— И бродяжничать я не буду.

— Интересный мальчик. Что же ты собираешься делать?

Я подумал немного и ответил:

— Переползу фронт, найду своего папку и вместе с ним буду воевать.

Взрослые переглянулись.

— Как же ты через фронт-то переползешь?

— Очень просто — на пузе.

Они опять переглянулись. Вздохнув, бабушка покачала головой и сказала:

— Не переползти тебе фронт, и не найдешь ты своего папку, мальчик. И маму потеряешь. Ведь она, бедняжка, поди, сейчас с ума сходит, все тебя ищет. А что с ней будет, когда узнает, что ты пропал без вести? Подумал ли ты об этом?..