Владимир ЗАЯЦ - Гипсовая судорога

Доктор увидел, как тьма вдруг вздыбилась волной под самый потолок, как она подёргалась и стала оседать. Потом в ней стало выкристаллизовываться какое-то лицо. В темноте разобрать черты его было невозможно, но Дмитрию показалось, что где-то, совсем недавно, он видел это лицо и довольно близко. Что с владельцем этого лица он сталкивался в обстановке совершенно неофициальной.

Чувство реальности закачалось и рухнуло в тартарары. Вместе с ним покинул онемевший мозг и страх.

— Кто же ты? — шепнули уста Дмитрия.

И в ответ донеслось глухо:

— Я — тьма, которая когда-то породила свет.

Дмитрий молчал. Неясное воспоминание мучило его всё больше. Где же, где он видел лицо, похожее на это? И только что произнесённые таким знакомым незнакомцем слова казались когда-то слышанными. Когда? Где? Ведь раньше, вроде бы, с нечистой силой и Мефистофелями всякими не встречался. Но почему не встречался? Есть опера или балет «Мефистофель». Или «Фауст»? Неважно… Важно то, что это Мефистофель. Безумие! Но что остаётся предположить ещё?

Мысли, оказавшиеся в цейтноте, теснились, дёргались, топтали друг друга.

Бог ты мой, неужели такое возможно в действительности? Раз происходит, значит возможно. Зачем глупые вопросы?

— Ты хотел видеть меня. Говори же, — с неудовольствием произнёс глухой голос.

— Я не звал тебя. Не звал! — запротестовал Дмитрий и замотал головой. — Прочь, порождение тьмы!

Снова раздался издевательский смешок.

— Звал. Ты боишься сам себе признаться в этом. Я услышал тайное моление души твоей. И вот я здесь.

Самообладание понемногу возвращалось к Дмитрию, и он въедливо заметил:

— Так ты всеведущ?

Чёрный человек не обиделся и ответил даже с какой-то ноткой печали:

— Нет. Я не всеведущ. Просто я слишком хорошо знаю людей. Итак? Я жду.

Дмитрий судорожно сжал спинку стула.

— Повторяю! Не звал я тебя! Не звал! Я даже не знал о твоём существовании и ничего от тебя не хочу!

Тьма вздохнула.

— Хорошо. Я сам скажу. Ты хотел, чтобы тебя убедили совершить то, что противоречит принципам порядочности. Чтобы ты явился как бы пассивной, пострадавшей стороной. Ты жаждешь выглядеть невинным агнцем, уступившим грубому нажиму нахальной мысли.

— Нет!

— Да. Тебе хочется переложить ответственность на чужие плечи. Валяй. Я готов.

— Нет!

— Да! И ещё раз — да! Завтра в вашей больнице будет пятиминутка. Если ты заступишься за несчастную Кроль, проголосуешь за неё, то следующей жертвой станешь сам. Я тебя не пугаю. Твоё будущее для меня открыто. Попробуй поступить по так называемой совести, не видать тебе тогда ни дачи, ни квартиры. Да и работу придётся менять, из Кифозово уезжать придётся. А жаль… Городок хорош. Прелестный городок. Да не бойся ты моральной ответственности! Я ведь тебе сказал уже, что вся ответственность будет ложиться на меня — искусителя невинных душ.

Дмитрий молчал, размышляя.

— Чего ты потребуешь от меня?

Прозвучал уже привычный смешок.

— Я вполне бескорыстен.

— Я должен подумать, — с сомнением выговорил Дмитрий.

— Зачем? — вкрадчиво заметил незнакомец. — Ты уже решил. Я убедил тебя сделать то, что ты хотел сделать. Только стеснялся очень. В таких случаях мои логические доводы приобретают неопровержимую силу. Со времён Адама и Евы я только тем и занимаюсь, что помогаю сбросить ответственность с плеч человеческих. И беру её на свои. И тогда человек из недр сознания своего выдаёт то, что считает нечеловеческим, привнесённым извне. Человек может совершить только то, что он может совершить в силу присущих ему черт. Эти черты могут проявиться, а могут и не проявиться. Поэтому меня не надо именовать врагом рода человеческого, соблазнителем. Скорее — проявителем в человеке того, что он считает нечеловеческим. Смешно называть нечеловеческим то, что таится в человеке со дня его сотворения…

— Нет. Я не согласен, — тихо сказал Дима.

— Не согласен, — повторил он ещё тише.

— Не… согласен, — прошептал он, обращаясь в угол; и промежуток между словами «не» и «согласен» был так велик, что фраза прозвучала весьма двусмысленно.

И тут Дмитрий понял, что говорит пустому месту. Не было больше в углу никакой физиономии. Тьма снова стала равномерно густой.

Снова взвыл Полпот, и тишина поглотила дом.

И чувствовал себя Дмитрий, как после первой… натощак. Какая-то тёплая разливчатость наполнила голову; всё кружилось, подменяло друг друга, расплывалось.

Нельзя сказать, чтобы ощущения эти были вовсе уж неприятны. Дима прислушался к себе; осмелел. Да! Он снова покривил душой. Но на этот раз это вызвано абсолютно объективными предпосылками. Этот чёрный ясно же пояснил. А если то, что он сказал, не вполне правда, то разве он, Дмитрий, несёт за это ответственность? Это останется на совести таинственного обманщика.

После беседы с чёрным человеком у Дмитрия возникли такие чувства, что он с удивлением прислушивался к себе: «Я ли это?».

Дозволенность совершить то, чему душа противилась, производила некую приятность. И то, что приятность эта оказалась замешана на чём-то гаденьком, не уменьшало её. Более того, предвкушение нарушения морального табу придавало приятности особый волнующий вкус.