Владимир ЗАЯЦ - Гипсовая судорога

— Фу! Зачем так говорить? — надула губки Сахара. — Ты снова употребляешь слишком резкие слова. Я просто эти предметы взяла. Можно сказать, на время одолжила.

— Но ведь у тебя уже есть три складных зонтика. Два, которые я подарил. И один… Один… — тут старое подозрение зашевелилось в душе главного врача.

Сахара Каракумовна, которая читала в душе шефа, как в раскрытой книге, поспешила отвести подозрение:

— И третий, который я купила себе сама. Ты совершенно прав. Да и в кошельке-то — посмотри… — двумя пальчиками она вынула мятую трёшку. — Не нужны мне эти вещи. А если не нужны, то какое же это воровство? Мне нужно, чтобы работники скорой помощи стали подозревать друг друга в воровстве, чтобы возникла атмосфера вражды и всеобщей подозрительности. Почему молния сверкает, знаешь?

Честноков набычился и молвил с видом знатока:

— От того, что гром гремит.

Сахара Каракумовна поспешно опустила ресницы, чтобы погасить смешливый взгляд.

— Ты, как всегда, абсолютно прав. Чтобы молния сверкнула, надо в воздухе иметь много электричества. Чтобы воздух им был буквально пропитан. Очень скоро на скорой, — она умолкла, склонив головку, и с удовольствием прислушалась к невольно сказанному каламбуру, — сверкнёт молния. Атмосферу я им наэлектризую до отказа.

Она помолчала и печально проговорила:

— Бедная Наташа Кроль. Мне её так жалко.

— У тебя очень нежная душа, — Честноков с умилением смотрел на очаровательную подругу. — Только никто этого не ценит. И даже не подозревает.

— Спасибо, зомбичек, — шепнула Сахара Каракумовна. — Ты очень хороший психолог.

Честноков от удовольствия заёрзал на кресле.

— Думаю, через пару дней преступное поведение Натальи Кроль выплывет наружу. От коллектива ничего нельзя скрыть, — по-деловому закончила разговор Сахара Каракумовна.

Честноков зашёлся в беззвучном смехе.

— Мы тут же проведём собрание. Бюрократических проволочек не будет.

23

Домик глядел в слякотный огород крошечным заплаканным окошком.

Дмитрий глядел в окошко.

Деревья почти полностью потеряли свой яркий праздничный наряд. Они уже не были похожи на диковинные цветы, но превращались в подобие мерзких морских тварей, подставляющих осклизлые щупальца под струйки родной стихии.

Погода тоскливая… На сердце тоскливо… Такое чувство в душе, будто потерял что-то жизненно важное, без чего дальнейшее существование невозможно. Рано или поздно все теряют то, чем обладают. Какая же разница между тем, кто никогда не имел, и тем, кто потерял? Тот, кто потерял, страдает. Кто не имел — нет. Но он-то, Дмитрий, и не имел. Откуда же боль? Значит, страдания может причинять и несбывшаяся надежда, как бы эфемерна она ни была.

Забыть бы всё… Забыться… К чему человеку память, которая превращается в орудие пытки?

В комнату ввалился мокрый Эбис.

— Уже работает, — хмуро бросил он, стягивая пальто.

— Кто работает? — не понял Дмитрий.

— Кто, кто! Ты, как ребёнок. Я 6 новом заведующем терапевтическим отделением говорю. Неужели не ясно?

Он швырнул пальто на спинку кровати и принялся стаскивать набухшие грязные туфли.

Дмитрий помедлил, подыскивая слова.

— Но ведь ты сам… Не нужно было на Сахару Каракумовну говорить, что она Сахара Каракуртовна. Женщины, знаешь ли, очень обидчивы. Они не прощают оскорблений.

Эбис противно засмеялся. Он держал в руках туфлю и, не замечая грязных капель, падающих ему на брюки, смотрел на коллегу.

— Помолчал бы! — рявкнул Эбис в крайнем раздражении. — Тоже мне, знаток женщин! Основная причина не в том, что я Сахару обидел. Причина в другом. Сахара только заключительную точку поставила. Главное, что у меня нет Руки. Это худшая форма инвалидности, когда у человека нет Руки. Правда, можно было в определённый момент и это препятствие обойти. Мне Честноков как-то предложил роль осведомителя. Чтоб за Резником наблюдал, за Бабичем. И о тайных помыслах их докладывал выше-засидевшемуся начальству.

— И ты отказался… конечно?

Эбис искусственно засмеялся и сказал, темнея лицом:

— Я знаю, какого обо мне мнения… многие. Конечно, отказался. Сделал вид, что не понял предложения. Дурачком прикинулся. Ваньку свалял. Ладно! Они не захотели меня в качестве союзника. Они, заразы, узнают, какой я противник. Зашибу!

Он подошёл к телевизору, щёлкнул включателем.

— Будем считать лирическую часть законченной. Сейчас футбол начнётся.

Дима заскрипел доисторическим стулом, поворачиваясь вслед за товарищем.

— Скажи мне всё-таки, Эбис, что ты думаешь о том случае со мной?

Эбис осклабился.

— Это когда иные миры привиделись?

— Да.

— Моё мнение простое. Поскользнулся — упал — потерял сознание; очнулся — миры.

Эбис при этом жевал краюху хлеба, говорил невнятно.

— Я тебя серьёзно спрашиваю!