Владимир Мономах

Теперь каждый час был дорог для него, но сказано, что человек как трость, колеблемая ветром. Злат уже думал о другом. Он проезжал в это время мимо кузницы, и удары молота о наковальню напоминали, что Коста приступил к работе. Погрузив весь мир в темноту, в памяти мелькнули серые лукавые глаза, вёдра на коромысле, смех как бисер. Торопись, гусляр! Однако, остановившись перед закопчённым навесом, Злат заглянул под него и увидел, что там старательно раздувает огонь в горне мехами белобрысый кузнец, помощник Косты. Сам он ковал ещё одну подкову. Отрок крикнул:

— Здравствуй, сын Сварога!

Из кузницы вышел рослый человек с белокурой бородой, но с лицом, чёрным от копоти, отчего ещё светлее казались его глаза. Невзирая на зимнее время, Коста был в длинной холщовой рубахе и в кожаном переднике, без овчины.

— Что тебе надобно, отрок? — спросил он хмуро.

— Посмотри подковы у моего коня.

— Посмотрю.

Коста прислонил молот к столбу и стал поочерёдно поднимать ноги жеребцу. Конь, не всегда подчинявшийся даже своему всаднику, послушно давался чужому человеку, чуя запах кузницы и привыкнув к сильным кузнецовым рукам.

— Доедешь до Чернигова, — успокоил кузнец отрока, — а может быть, и до самой Тмутаракани.

— Добро.

— Обратно поедешь — кликни меня.

— Добро.

Злат тронул коня и направился по черниговской дороге, но обернулся и крикнул:

— А дочь твоя ещё сны видит?

Кузнец с неудовольствием поднял бороду:

— Что тебе до моей дочери?

Отрок ничего не ответил, хотя несколько раз оглядывался в ту сторону, где за кузницей и навесом стояла избушка Косты. Злат рассмеялся при мысли, что под её соломенной крышей живёт такая красота. Чудно устроено всё на свете. Юноша не любую похищает девицу у воды, а ту, с которой сговорился, уверившись в её любви. Злат в эти мгновения почувствовал, что встреча с боярыней — только прихоть её горячего тела. Есть нечто другое на земле, о чём трудно рассказать словами простому человеку…

Когда Злат подъезжал к погосту, он снял шапку и почесал ещё раз затылок, обдумывая, что же сейчас сказать воеводе. Но гуслярам везенье в жизни. Или это боярыня наворожила, как колдунья? Вступив на лёд реки, жеребец вдруг поскользнулся и упал, подгибая передние ноги. Злат едва успел соскочить с седла.

— Перун тебя порази! — рассердился он, вылезая из сугроба, наметённого ветром, и бросился к коню.

Жеребец с трудом встал на ноги, сделал несколько шагов на поводу и заржал тревожно, скаля желтоватые зубы, как будто бы жалуясь на боль. Отрок осмотрел копыта. Плохо кузнец их проверял, одной подковы не было, потому и произошло всё, и бабка на правой передней ноге как будто бы стала распухать. Отрок заметил, что конь его охромел. Жаль было скакуна, но ведь через три дня всё заживёт, а это означало, что ещё не пришло время погибать гусляру! Злат улыбнулся. Бывает же такое! Он посмотрел в ту сторону, где уже виднелся погост, и повёл туда коня, выискав место, где берег был отлогий, чтобы животному легче было подняться на гору. В селении дымились избы, и около них, как муравьи, копошились суетливо мужики.

Гордей встретил Злата на торге, где княжеские тиуны принимали оброк белками и мёдом.

— Где пропал? — грозно спросил воевода, глядя на отрока злыми глазами, и подошёл вплотную.

— Конь мой ногу вывихнул. Оттого я и запоздал.

— Где твой конь пострадал? В каком пути?

— Ещё когда в Переяславль ехал.

— Брешешь ты, как лисица.

— Не брешу. Думал — за ночь пройдёт, и наутро лучше жеребцу стало, не хромал, а на обратном пути бабка распухла. Пришлось его на поводу вести.

— Где ночь провёл?

— В твоих хоромах. На поварне мне велели лечь.

— На поварне…

Гордею не пришло на ум ревновать отрока. А Злат сам удивился, что так ловко солгал. Теперь ему стало стыдно перед старым воеводой, проливавшим кровь за Русь. Ещё раз лицо Любавы возникло, как отражённое в тёмной воде.

— Где Псалтирь? — спросил посадник.

Отрок вынул из сумы книгу, завёрнутую в чистую тряпицу, и протянул Гордею. Недалеко стоял князь Ярополк, молодой, но начитанный человек. Он видел, как боярин развернул плат и вынул из него Псалтирь, и старику было приятно, что князь оценил его благочестие.

Злат повёл спотыкавшегося на каждом шагу жеребца под ближайший навес. Боярин с подозрением посмотрел через плечо на отрока, чуя неправду в его словах, или, может быть, прочёл вину во взгляде беспутного гусляра. Но конь убедительно хромал. Гордей снова обратился к кадям с мёдом и к зарубкам на бирках.

У избы стоял Илья Дубец. Узнав, в чём дело, он стал внимательно осматривать ногу жеребца…

Сейчас жеребец шёл как ни в чём не бывало. Это Дубец вылечил его, заставив конюха ставить припарки из тёплого навоза. Злат подумал опять, что нельзя рассказывать боярину о своём приключении. Он назвал бы его прелюбодеем. Рассказать Даниилу? До тот раззвонит об этом по всему Перея славлю. Лучше молчать. Молчат же деревья, стоящие у дороги.

10