Владимир Мономах

Госпожа рассмеялась, а Злат, покраснев от своей неловкости, отцепил от пояса саблю и, пропустив ремешок в медную петлю, стянул в сердцах тонкий стан. Боярыня насмешливо кривила губы.

— Принесите мёду отроку, — сказала она поварихам.

Тотчас обе женщины засуетились, как на свадьбе. В доме не осталось никого из мужчин, кроме старого рябого стража у ворот да кривого холопа, ковырявшего от скуки целый день в носу, и вдруг появился этот красивый отрок, о котором всем было известно, что когда он клал персты на золотые струны, то они рокотали, как соловьи в лунной дубраве. Божественный дар был дан свыше гусляру — веселить и печалить людей сильнее, чем вино это делало. Рабыни хлопотали у печки и, видя, как их госпожа улыбается отроку, бескорыстно принимали участие в этом женском заговоре на христианскую добродетель.

— Где же твои гусли? — спросила боярыня, с удовольствием наблюдая, как отрок ел похлёбку.

— В обозе на санях остались.

— Жаль. Ты сыграл бы нам.

— Некогда, боярин Гордей Псалтирь ждёт.

— Ещё много времени до вечерни.

Боярыня вспомнила свадебное пиршество на княжеском дворе в Киеве. На лей сверкал тогда серебряной парчой сарафан с алмазными пуговицами, и голову её украшала высокая повязка с золотыми подвесками.

На пиру этот молодой гусляр пел песню о синем море. Но бояре просили его пропеть ту, что сложил он в память победы княжеской дружины над проклятыми половцами, когда князь Мономах разгромил поганых и брат Боняка погиб под русскими мечами, другой хан, по имени Сугр, был взят в плен, а сам Боняк и Шарукань едва спаслись от гибели. Но Сугр присутствовал на пиру, и князь сказал, что нехорошо обижать старика напоминанием о его несчастье. Ещё боярыня Анастасия вспомнила, что в тот год земля содрогалась перед рассветом…

Когда Злат поел пирога и выпил мёду, боярыня, покусав белыми зубками нижнюю губу, встала из-за стола и, томно потягиваясь, сказала отроку:

— Пойди со мной в горницу, и я дам тебе Псалтирь. Но не потеряй книгу. Монах писал её пять месяцев и взял за свой труд много серебра.

Боярыня прошла к двери, избегая пронизывающих взоров прислужниц, и они стали подниматься по узкой лесенке — боярыня впереди, Злат за нею. Нагибая голову в низенькой дверце, Злат вошёл вслед за боярыней в жарко натопленную светлицу. Здесь сильно пахло греческими ароматами. У стены стояла широкая дубовая кровать с лебяжьей периной и горою разноцветных подушек. Над нею виднелся на полке ларец, украшенный позолоченными гвоздиками, и лежала книга в переплёте из лилового бархата, с серебряными наугольниками и с такой же звездою посредине доски, в которую был вделан драгоценный камень в половину голубиного яйца. Боярыня поставила колено на постель и потянулась за священной Псалтирью, но не удержала равновесия и со слабым женским вздохом ухватилась за рукав красной рубахи. Книга упала из её рук с мягким стуком на пол, а боярыня обернулась, припала к отроку, и вокруг его шеи обвились прохладные нежные руки, власть которых над человеком, говорят, сильнее приказаний воевод и царей…

Когда потом Злат, свесившись с кровати, стал поднимать упавшую книгу, он прочёл на раскрывшейся странице: «От конца земли взываю к тебе в унынии сердца моего, возведи меня на скалу, для меня недосягаемую».

Какая-то необъяснимая грусть наполняла душу молодого отрока. Анастасия лежала рядом, закрывая глаза локтем белой руки, и золотой браслет сполз с запястья на самые пальцы. Спустя минуту Злат уже позабыл о словах псалма, которые только что медленно прочёл шёпотом, но, может быть, это от них на сердце остался горьковатый привкус, точно в его беззаботную жизнь, полную всяких радостей, вдруг влилась первая капля полынной горечи.

Когда наступила ночь, он опять поднялся по скрипучей лесенке и упал в жаркие объятия Анастасии. Потеряв разум и стыд, она шептала ему, как ворожея:

— Ты скажешь, твой конь охромел!

Перед зарей, оставив утомлённую ласками Анастасию, Злат стал собираться в путь и вышел на ночной чёрный двор, чтобы разбудить стража, храпевшего у ворот в тепле овчины. Отгоняя плетью злых псов, бросавшихся на него как львы, он тряс изо всех сил привратника, но тому не хотелось покинуть приятную страну сновидений. Старику снился огромный горшок горохового сочива со свининой. Наконец он очнулся и пошёл отворять ворота.

— Куда едешь? — спросил он гусляра, зевая во весь рот.

— Далеко, — ответил Злат, уже в большой тревоге при мысли о том, что он скажет теперь боярину Гордею.

Проведённая у боярыни ночь рассеялась мало-помалу, как бесовское наваждение. Злат невольно улыбался. Неужели всё это было? Или только приснилось? Но утренний воздух казался после благовонной духоты боярской опочивальни особенно сладостным. Человек легко делается игралищем своих желаний, если похоть распаляет плоть. Погиб отрок во цвете лет! Злат сдвинул шапку на нос и почесал затылок. Ещё хорошо, что боярин не послал за ним кого-нибудь и сам не надумал вернуться… А как же объяснить ему своё запоздание?