Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях

Дмитрий Львович Быков Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях

Памяти Дэвида Фостера Уоллеса

Если они были настолько глупы, чтобы поддаться его дьявольщине,

то это их дело, и если они не переносят своих великих людей,

то пусть больше их не рождают.

Томас Манн Максимилиану Брантлю (1947)

– Сколько действий может быть в драме?

– Самое большее пять.

– У меня будет шесть.

Валентин Катаев. Трава забвения (из воспоминаний о Маяковском)

Море уходит вспять

море уходит спать

Владимир Маяковский. Неоконченное

Пролог

Христос был за всех нас распят, Пушкин за всех нас убит на дуэли, а Маяковский за всех нас застрелился.

Теперь нам можно этого не делать.

Все три случая укладываются в борхесовскую схему «самоубийства Бога» – один из четырех главных сюжетов мировой литературы. Револьвер Маяковского играет в его культе (существующем до сих пор независимо от советской власти) ту же роль, что крест в христианстве. В этом сопоставлении нет никакого кощунства – «культ» и «культура», в конце концов, слова однокоренные. Евтушенко посвятил этому предмету специальную главу в «Братской ГЭС» – «Револьвер Маяковского». Стихи показательные, в свое время мы о них поговорим, пока же нам важна их символическая судьба. Концовка во всех смыслах убойна:

                            тот револьвер,
                                    испытанный на прочность,
                            из прошлого,
                                     как будто с двух шагов,
                            стреляет в тупость,
                                     в лицемерье,
                                             в пошлость:
                            в невыдуманных —
                                     подлинных врагов.
                            Он учит против лжи,
                                     всё так же косной,
                            за дело революции стоять.
                        В нем нам оставил пули Маяковский,
                        чтобы стрелять,
                                 стрелять,
                                         стрелять,
                                                 стрелять.

Пинать Евтушенко так же модно, как подкусывать Маяковского, поэтому воздержимся от эстетических придирок, но двусмысленность налицо: во-первых, никаких пуль нам Маяковский не оставил, поскольку пуля в барабане была одна. Он неоднократно играл с собой в русскую рулетку, и на этот раз был шанс, что обойдется, но логика судьбы оказалась сильнее случая. Во-вторых, хотел того поэт или нет, у него получилось, что сам Маяковский, завещая потомкам такое же поведение, выстрелил в «тупость, в лицемерье, в пошлость» – то есть убил все это в себе. Роковое несоответствие в том, что Маяковский выстрелил в себя, а у Евтушенко получается, что он завещал стрелять в других. Это опять-таки не кощунство, а бессознательная попытка приспособить культ к новой реальности, к оптимизму ранних 1960-х, – своеобразное обновленчество применительно к Маяковскому, попытка «переиграть в мажоре» его биографию и судьбу. Действительность, как всегда, не преминула подчеркнуть это несовпадение. Сам Евтушенко через сорок лет в стихах «Опять револьвер Маяковского» вспомнил, как во время чтения этой главы из «Братской ГЭС» «вбежала девчонка с пшеничными русыми косами, “Застрелен Джон Кеннеди” дико крича на ходу».

                   Свинцовая куколка-пуля,
                            ты дура, а жизни владычица.
                   Судья только Бог,
                            ну а ты самозванка-судья.
                   А из револьвера —
                            пусть даже Владим Владимыча —
                   не надо достреливать пуль
                            ни в других,
                                    ни в себя.

Любопытно, что это стихотворение Евтушенко подражает Маяковскому не только ритмически, но и, так сказать, иконически – оно сознательно или бессознательно отсылает к «Лучшему стиху»:

                            Аудитория
                                     сыплет
                                             вопросы колючие,
                            старается озадачить
                                     в записочном рвении.
                            – Товарищ Маяковский,
                                     прочтите
                                             лучшее
                            ваше
                                     стихотворение.
                            <…>
                            Пока
                                     перетряхиваю
                                             стихотворную старь
                            и нем
                                     ждет
                                             зал,
                            газеты
                                     «Северный рабочий»
                                             секретарь
                            тихо
                                     мне
                                             сказал…
                            И гаркнул я,
                                     сбившись
                                             с поэтического тона,
                            громче
                                     иерихонских хайл:
                            – Товарищи!
                                     Рабочими
                                             и войсками Кантона
                            взят
                                     Шанхай! —
                            Как будто
                                     жесть
                                             в ладонях мнут,
                            оваций сила
                                     росла и росла.
                            Пять,
                                     десять,
                                             пятнадцать минут
                            рукоплескал Ярославль.