Владимир

Когда же за окном сверкала молния и ослепительный, зеленоватый свет наполнял светлицу, на стене вырисовались щит и меч Святослава, в углу — суровый лик Христа, из темноты показалось лицо князя Владимира, его тревожный, лихорадочный взгляд, капельки пота на лбу, пересохшие губы и стиснутые в кулаки пальцы рук, лежавших на одеяле.

Князь очень страдал — в груди его раз за разом, точно буря в небе, начинало биться и нестерпимо болеть сердце, а когда его удары затихали, князю казалось, что наступает последняя минута.

Но более всего болела душа князя. Чувствуя, что на него снова надвигается и, может, сметет с земли на сей раз последняя волна, он упорно думал, старался вспомнить, что же еще можно и нужно обязательно сделать…

— Воевода Волчий Хвост тут? — спросил он у дворян, которые тихо то входили, то выходили из палаты.

— Тут, княже…

— Пусть войдет!

Воевода Волчий Хвост был, видимо, где-то близко, потому что тотчас остановился, склонив голову, у княжьего ложа.

— Я тут, княже… Ты меня звал…

— Так, звал… Чего стоишь, сядь, воевода, и пусть все выйдут…

— Тут никого нет…

— Добро… слушай, воевода…

Волчий Хвост еще ниже склонился к князю.

— Воевода, — сказал Владимир. — Ты всю жизнь был мне верным слугою, и днесь полагаюсь на тя…

— Мой княже! — только и сказал Волчий Хвост.

— Помнишь, — начал вспоминать князь Владимир, — как ходили мы на радимичей и стояли над Пищаной. Тогда я послал тебя вперед, и побежали они, а я сказал: радимичи от волчьего хвоста бегут…

— Ты послал меня вперед, но впереди шла слава Володимира-князя. Победил ты…

— Да разве только радимичи. — Князь Владимир немного успокоился, стал дышать ровнее. — Помнишь, как ходили мы на вятичей, черных булгар?

— Велика твоя слава, княже Владимир, в тяжкую годину ты собрал и устроял Русь…

— Велика и твоя слава, — сказал в ответ на это Владимир, — зане в многотрудную годину полагаюсь на тя…

— Говори, княже, все сделаю по твоему слову.

— Видишь меня, немощного, воевода, и уж не ведаю я, даст ли мне Бог еще пожить или покличет к себе. Потому тревожусь за Русь: покуда живу, твердо стоит киевский стол, не станет меня — чую вражду между землями и сыновьями… Скажу тебе правду, воевода, не на всех сыновей полагаюсь, есть среди них лишь один, который защитит честь и славу киевского стола, спасет Русь…

— О ком говоришь, княже?

— О сыне Борисе… Он будет первым после меня… Слышишь, воевода?

— Слышу, княже, и скажу: справедливо ты рассудил: Борис князь над князьями. Но ты давно уже велел послать к нему гонцов, и я выполнил твой наказ, князь Борис не сегодня-завтра будет в Киеве…

— Беспокоюсь я. Дни идут, а Бориса нет, повелеваю тебе, воевода: возьми дружину, поезжай в поле, отыщи Бориса и верни его в Киев…

— Завтра выеду, княже…

— А о Святополке ничего не слыхать?

— Нет! Он, видимо, далеко, в Польше, да руки у него коротки…

— А Новгород молчит?

— Молчит… Этим летом лодии Ярослава Волока уже не пройдут.

— Ну, ступай! Поезжай в город, отдохни. Может, сейчас и я засну, воевода…

— Сделаю, как велишь. — Воевода поклонился. — Прощай, княже!

— Прощай, воевода! И поезжай, ищи князя Бориса…

Спал он или не спал? Князь проснулся, открыл глаза и увидел в раскрытых дверях темные очертания человека.

— Кто там? — спросил Владимир.

— Епископ Анастас, княже…

— Зачем же ты пришел? Разве можно тебе, старику, ходить в такую непогодь?

— Я услышал, что тебе тяжко, вот и пришел…

— Ты прав, отче, в эту ночь мне почему-то так тяжко, как никогда… Иди, епископ, посиди возле меня…

Епископ приблизился к ложу и опустился в низкое кресло.

— А почему тебе тяжко, княже? — ласково начал он.

— Не знаю, что и ответить.

— Скажи, как велит душа, и тебе легче станет…

Князь Владимир, глядя на огонек свечи, подумал и начал:

— Мне кажется, будто я долго, крепко спал и вдруг проснулся… Много, ох как много минуло лет, однако днесь вижу старый, былой мир, отца своего Святослава, идолов на горах, древние города и веси — все такое родное, близкое, но как далеко, далеко все ныне… И вижу еще, отче, вот тут, за окном — новые города и веси, лик Христа, новых людей. Кто это все содеял?

— Ты, княже Владимир, — василевс Руси.

— Боже, Боже! — вырвалось у Владимира. — Неужто же я все это содеял, уничтожил старый закон и покон, насадил древо новой жизни?

— Ты, княже! — уверенно подтвердил Анастас.

— Так почему же мне страшно, очень страшно, отче?

Владимир умолк. Сверкнула молния, озаряя все за окном и в светлице, загремел гром. Анастас увидел искаженное страхом лицо князя, широко раскрытые глаза, седые усы, почерневший рот… Перекрестившись сам, он истово перекрестил и князя…

В наступившей полутьме епископ повел речь: