В самом деле, чем она еще могла выглядеть тогда, как не выходцем из «потустороннего мира», невесть как попавшим в наш «социалистический огород»? Действительно, в общественной жизни страны церковь к середине 30-х гг. оставалась едва ли не единственным уцелевшим осколком дооктябрьского прошлого, массовой организацией, которую новая власть не смогла (или не захотела) интегрировать. Но если развернуть эту метафору, то в ней обнаружатся еще несколько любопытных смысловых оттенков. Во-первых, так же как и всякий уважающий себя дьявол, церковь занимается ловлей душ, и при этом совершенно по-дьявольски лжет, «ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (От Иоанна, 8:44). Но ведь от нашего внимания не должно ускользнуть, во-вторых, то, что и сам черт-то на проверку — подложный, не настоящий. Пугало для детишек, да и только.
Относительно последнего никаких сомнений быть не должно — вопрос о соотношении «царства и священства» в советской России был решен окончательно и бесповоротно уже к 1922 г., в ходе кампании по изъятию церковных ценностей. Как это было проделано на Урале, вполне убедительно показано на основе многочисленных источников в работе М. Г. Нечаева[465]. Второй, не менее сильный удар церковь испытала в период коллективизации — в просмотренных нами делах неоднократно упоминаются церкви, закрытые в 1933–1934 гг. по решению общего собрания колхозников. Лишенная имущества, ограбленная, контролируемая извне и «просвечиваемая» изнутри «осведомами» из рядов духовенства, церковь явно не могла быть по-настоящему серьезным противником. Тем не менее, в 1937 г. в ходе «кулацкой операции» по ней будет нанесен новый, невиданный по жестокости удар. Возникает вопрос: зачем же так всерьез заниматься экзорсизмом, если дьявол — ряженый?
Как представляется, можно указать два резона подобных действий. Первый, совершенно очевидный, заключается в том, что даже сломленная церковь могла быть источником какого-то беспокойства и (пусть мелких) неприятностей. Второй состоит не в том, что она делала, а в том, что она являлась общенациональной иерархизированной организацией. Рассмотрим оба мотива.
Если не принимать в расчет бредни относительно комплектования повстанческих взводов из прихожан (с церковными старостами в роли командиров) или создания мобильных бригад из полоумных нищебродов-юродивых для разбора железнодорожных путей[466], равно как и срыва посевной (или уборочной) методом отмечания церковных праздников, в сухом остатке все же остается несколько способов, которыми церковь могла досадить власти.
Первый имеет сугубо конъюнктурную природу и относится только к периоду от опубликования сталинской Конституции в 1936 г. до первых выборов в Верховный Совет в 1937 г. Поскольку каждой совершеннолетней живой душе было даровано избирательное право, вопрос об их ловле приобретал некоторое политическое значение. Разумеется, власть сделает все необходимое для того, чтобы в Верховном Совете не появилась «черная фракция», строго указав, например, что церковная община не является общественной организацией, следовательно, не может выдвигать своих кандидатов. И после первых же выборов стало понятно — «Они не пройдут!». Но, как явствует из многочисленных показаний подследственных и агентурной информации, в 1936–1937 гг. и духовенство, и церковный актив из прихожан питали на этот счет некоторые иллюзии[467]. Следовательно, возможны (гипотетически) некоторые эксцессы во время предвыборной кампании и в ходе самих выборов. А за это местное начальство по головке не погладят.
Второй, более общий повод для беспокойства заключался в том, что для правящей партии церковь по-прежнему оставалась идейным противником. Не стоит, конечно, при анализе причин репрессий придавать особое значение идеологии, но это обстоятельство имело совершенно определенный прагматический аспект. При любой активизации деятельности духовенства в адрес представителей партийной номенклатуры соответствующего уровня мог раздаться (и часто раздавался) начальственный окрик — дескать, что-то черти в вашем огороде расшалились, плохо антирелигиозная пропаганда поставлена. За этим могли последовать оргвыводы — со всеми присущими 1937 г. последствиями.