— Я священник, дитя. Людей здесь давно уже нет. Иногда мне кажется, что они сами себя сгубили… — он сделал паузу, раздумывая, а затем спросил сам себя: — Зачем? Возможно, была чья-то выгода. Возможно, так было нужно.
Священник повернулся к мальчику. Ребёнок испугался его лица. На этом исхудалом, обвисшем лице тут и там зияли язвы. Было видно, что человек, возможно, умирает, а возможно, уже и мёртв изнутри.
— А куда же отправились люди, дядя священник? И где всё-таки моя мама?
— Люди просто растворились. Они пеплом отправились на небеса. Вера их не спасла, хотя я знал много искренне верующих. Я и сам был верен до конца… Но теперь, когда хворь одолела меня… Когда мои ноги стали столь худы и изъедены болезнью, что я не могу подняться на них, когда светлый лик мой, вечно сияющий от молитв, стал отвратен и непонятен даже крошечному мальчику… Вера моя усомнилась. Был ли Бог? Или он умер, как и все мы? — хрипящим голосом произнёс священник и закашлялся. Отхаркнув кровь в платок, он продолжил: — Единственно, во что я верю — люди сами себя сгубили. Человек человеку зверь.
Мальчик внимательно выслушал его слова и спросил:
— А я и не знал ни о каком Боге. А где моя мама?
Священник с сожалением посмотрел на мальчика и ответил:
— Кто знает?.. Я прерву твои страдания, дитя.
Визмор видел картину глазами мальчика. Он чувствовал, словно наяву, давящую хватку рук, кожа с которых совершенно облезла. Слышал задыхающиеся всхлипы ребёнка и последние его мысли: «Мамочка, спаси!» Сердце Визмора обливалось кровью. Сострадание не являлось к нему настолько давно, что он перестал считать себя человеком. Теперь же, когда он вспомнил обо всём человеческом, что в нём есть, сердце его остановилось.