Через секунду в его руке показался ларец, на золотой поверхности которого отражались чувственные глаза Сидонии. Визмор заметил этот взгляд и понял: в нём столько печали и противоречивых невзгод, столько смешанных чувств, что вырываются в этот радостный для Горимира момент наружу. Но что-то заставляет её молчать.
— Откинь все свои печали. Я хочу делить с тобой и теплоту, и холод. Быть с тобой рядом в самый ненавистный и самый радостный час. Позволь нашим телам согревать друг друга ночами. Позволь нашим душам окрылить друг друга и поднять в небеса!
Он сел на колено и раскрыл перед лицом Сидонии золотой ларец. В вечерней полутьме красные лучи заката, сами чуть более светлые, чем сам камень в оправе, освещали золотое кольцо. Сидония нахмурилась, но глазами была удивлена. Она закрыла лицо руками и начала плакать, приговаривая:
— Я не хотела!.. Я не хотела!
Вдруг, раздвинув руками кустарники, к ним пробрался отец Сидонии. Мелкий старик с крупной залысиной на голове носил чёрный кафтан, на котором тут и там расположились золотистые эмблемы старинного рода. Его покрасневшее от злости лицо так и пылало — он увидел в руках неудачливого Горимира ларец с кольцом.
— Ах ты-ж… — по-змеиному прошипел отец Сидонии и достал фамильный кинжал из ножен, висящих на поясе. Он полоснул Горимира по руке. Золотой ларец упал на выложенную камнем дорожку. Кольцо отлетело в кусты, как и маленький уголок, отколовшийся от ларца.
Лицо Горимира покрылось испариной. Он схватился за свою руку, сжал её, чтобы крови было меньше, и начал пятиться назад, осторожно глядя на старика.
— Я тебя на клочки порву! — прорычал отец Сидонии и набросился на Горимира. Молодой офицер тут же отпрыгнул в сторону и, обладая должной сноровкой и реакцией, провёл удар локтём по ребру старика.
Старик закашлялся и схватился за свой бок. Удар был настолько силён, что его ноги подкосились, и он упал на колени.
Горимир, всё ещё вне себя от пережитого нападения, решил действовать наверняка. Он встал позади старика, схватился одной ладонью за его блестящую лысину, другой — за его озябший подбородок и перечеркнул линию жизни отца Сидонии одним резким движением. Сидония, неотрывно глядя на это, заливалась слезами. Он страха и противоречивых чувств она не могла вымолвить ни слова.
Старик упал на каменный пол, не издав ни единого звука. Сидония побежала прочь. Горимир пытался её догнать, крича ей в след: «погоди!», но она лишь молчаливо отдалялась и вскоре скрылась за одним из поворотов сада-лабиринта.
На следующий день Горимира схватили его же сослуживцы и представили суду. Без лишних разбирательств, полагаясь на слова дочери старика, его повесили.
Визмор медленно открыл глаза. Его тело на полу, а сознание всё ещё витает по комнате, пытаясь вернуться в тело после очередного «прыжка». Старик поднялся на ноги и ухватился за голову:
— Ах, боль! Она ведь обо всём знала… Знала, что так всё и будет!
Не первый раз Визмор задумался над тем, почему ему доступны эти видения и что они должны ему показать. Что было ясно ему точно — его тело уже не в мире в живых, но и пока ещё не в мире мёртвых. Он стоит на границе миров, робко заглядывая в бездну.
Тут же на столе всё ещё стояла тарелка с недоеденным и остывшим варевом.
— Пожалуй, это сгодится на новую приманку. — произнёс Визмор, укладывая остатки еды в отдельный мешок.
Его голова разболелась, зрение помутилось, а виски загудели. Теперь он чувствовал, что до сих пор находится в некоем сне, а быть может, он никогда и не просыпался?.. Этот вопрос и прочие так и останутся без ответа и это более всего коробит душу Визмора.
Он достал из своего заштопанного мешка античную вазу, купленную на площади, и поставил её на стол.
— Вот здесь, Гектор, хранится мудрость веков. Погляди, как искусны и точны фигуры этих людей… — произнёс Визмор, рассматривая рисунок, и заметил неладное. Перед его глазами развернулось сражение, масштаб которого можно было описать лишь в самых диких сказках. Он почувствовал себя там, среди осаждённых горожан давно сгинувшей цивилизации.
Визмор снова закрыл глаза и очутился в античном амфитеатре. На сцене идёт сражение крепкого парня в тоге с другим крепким парнем, одетым в шкуру льва. Всё это сопровождается бурными аплодисментами и выкриками:
— Дави его!
Визмор встал с кресла и вышел наружу. Он взглянул на небо и понял, что взгляд чужих глаз, подобный его взгляду, отражает суть человека неторопливого и вдумчивого. Этот мыслитель, в чьём теле витает сознание Визмора, вальяжной походкой расхаживает по городу, построенному из камня. Солдаты в лёгких туниках, охранявшие местный зоопарк и дворец культуры, как один отдали ему воинское приветствие и отрывисто кричали:
— Слава императору Цецилию!
Теперь Визмору стало известно имя этого тела. Цецилий прошёл в свой дворец, украшенный цветами и завивающими колонны лозами. Посреди зала, где правил дух разума и постоянства, стоял трон из каменных плит.
На спинке его было выгравировано:
«Каждый, кто сюда сядет, будет помнить о тяжестях и лишениях правителя».