— Ты сентиментален, друг мой, — сказал он. — Святой Франциск среди бедняков Альтоны. Но подумай о том, что ты — просветитель. Ты должен смотреть далеко вперед. Сейчас ты видишь только находящихся перед тобой людей, но раскрой глаза пошире. Посмотри дальше. Ты — одна из самых светлых голов, встретившихся мне, тебя ждет великое призвание. Ты не можешь отказаться от этого предложения. Больные есть повсюду. Весь Копенгаген болен.
На это Струэнсе ничего не ответил, только улыбнулся.
— Тебе следует ставить перед собой более важные задачи. Лейб-медик короля может обрести влияние. Ты сможешь воплотить свои теории… в жизнь. В жизнь.
Никакого ответа.
— Зачем же тогда я столь многому тебя научил? — продолжал Рантцау уже сердитым голосом. — Эти беседы! Эти штудии! Почему одни лишь теории? Почему бы действительно не сделать что-нибудь? Что-нибудь… настоящее?
На это Струэнсе отреагировал и, после недолгого молчания, очень тихо, но отчетливо заговорил о своей жизни.
Его явно задело выражение «что-нибудь настоящее».
Он был любезен, но с оттенком легкой иронии.
— Мой друг и почитаемый учитель, — сказал он, — я все же полагаю, что кое-что «делаю». У меня есть практика. А, кроме того — кроме того! — я «делаю» и некоторые другие вещи. Кое-что настоящее. Я веду статистику всех медицинских проблем Альтоны. Я патронирую имеющиеся в этом городе с 18 000 жителей три аптеки. Я помогаю раненым и попавшим в беду. Я слежу за лечением душевнобольных. Я присутствую и ассистирую при операциях на животных в Анатомическом театре. Я заползаю в убогие жилища, в омерзительные дыры, где люди лежат в зловонии, и навещаю беспомощных. Я выслушиваю нужды этих беспомощных и больных. Я забочусь о больных в женской тюрьме, в лазарете, в исправительном доме, лечу больных арестантов в караульном помещении и в палаческом доме. Приговоренные к смерти тоже болеют, и я помогаю приговоренным сносно дожить до того, как топор палача поразит их, принесет своего рода избавление. Я ежедневно лечу от восьми до десяти бедняков, которые не могут заплатить, но о которых заботится касса для бедных. Я лечу бедных путешественников, за которых касса для бедных не платит. Я лечу проходящих через Альтону батраков. Я лечу пациентов с заразными болезнями. Я читаю лекции по анатомии. Я полагаю, — сказал он, завершая свое опровержение, — можно утверждать, что я знаю некоторые, не полностью просвещенные, стороны действительности этого города. Не полностью просвещенные! Это к вопросу о просвещении.
— Ты кончил? — с улыбкой спросил Рантцау.
— Да, я кончил.
— Впечатляет, — сказал Рантцау.
Это была самая длинная речь, которую ему доводилось слышать из уст Молчуна. Однако он продолжал уговаривать.
— Смотри дальше, — сказал он. — Будучи врачом, ты смог бы излечить Данию. Дания — это сумасшедший дом. Королевский двор — это сумасшедший дом. Король талантлив, но, возможно… ненормален. Умный просвещенный человек рядом с ним смог бы вычистить датские конюшни.
На губах Струэнсе промелькнула улыбка, но он лишь молча покачал головой.
— Сегодня, — сказал Рантцау, — ты можешь творить добро в малом. И ты это делаешь. Я этим восхищаюсь. Но ты можешь изменить и больший мир. Не только мечтать об этом. Ты можешь получить власть. Ты не должен отказываться.
Они долго сидели молча.
— Мой молчаливый друг, — в конце концов, дружелюбно сказал Рантцау. — Мой молчаливый друг. Что же из тебя получится? Из человека, у которого много благородных устремлений и который боится воплотить их в жизнь. Но ты интеллектуал, как и я, и я понимаю тебя. Мы не хотим замарать наши идеи действительностью.
Тогда Струэнсе посмотрел на графа Рантцау то ли настороженно, то ли так, словно его ударили кнутом.
— Интеллектуалы, — пробормотал он. — Интеллектуалы, да. Но я не считаю себя интеллектуалом. Я — всего лишь врач.
Позже, тем же вечером, Струэнсе дал согласие.
Короткий пассаж в тюремных откровениях Струэнсе проливает странный свет на это событие.
Он говорит, что стал лейб-медиком «по случайности», сам того не желая. У него были совсем другие планы. Он намеревался покинуть Альтону и уехать «в Малагу или Ост-Индию».
Никаких объяснений. Только мечта о бегстве, куда-нибудь.
3
Нет, себя он интеллектуалом не считал. В альтонском круге были другие, кто больше заслуживал это определение.
Одним из них был его друг и учитель граф Рантцау. Он был интеллектуалом.
Он владел ашебергским поместьем, унаследованным от отца. Поместье находилось в одиннадцати милях от Альтоны — города, бывшего в то время датским. Экономической базой поместья было крепостное право, или рабское положение крестьян, но, как и во многих других поместьях Гольштейна, жестокость здесь была меньшей, принципы — более гуманными.
Граф Рантцау считал себя интеллектуалом и просветителем.
Основанием для этого служило следующее.