Визит к Минотавру

– Но слух твой тонок, а ум быстр и пытлив, и душа твоя исполнена добра. И если ты запомнишь, что для учебы нет дня завтрашнего, а есть только сегодня, то через десять лет ты будешь большим мастером и познаешь счастье свершений…

Джузеппе простер к деду тонкие, худые руки:

– Но вы не встаете с постели и глаза ваши незрячи, а отец не хочет учить меня, он хочет отдать меня в монастырскую школу. Как могу я учиться и приблизить час свершений?

Андреа хрипло, с грудным присвистом засмеялся:

– Твой отец тебя ничему научить не может. Он плохой мастер. Попомни слово мое: если ты послушаешься меня, то спустя время твой отец будет подражать тебе и жизнь его догорит под сенью твоей славы.

– Но кто же откроет мне путь истины и свершений? – спросил с горечью Джузеппе. – Ведь не станет же меня учить Страдивари?

– Нет, мой мальчик, не станет тебя учить этот большой мастер. Сейчас он не возьмет тебя потому, что ты мало знаешь и мало можешь…

– А если я подучусь? – с надеждой сказал мальчик.

Андреа покачал маленькой седой головой:

– Тем более. Тебе, Джузеппе, не повезло – у Страдивари выросли бездарные дети…

– Не понимаю, – удивленно раскрыл черные быстрые глаза мальчик.

– У тебя могла быть единственная возможность стать учеником синьора Антонио – если бы хоть один из его сыновей унаследовал талант отца. Тогда бы он не побоялся взять тебя в ученики, и с годами, в соперничестве, вы узнали бы, кто из вас лучший. Но Страдивари уже знает, что он сможет передать детям только свои записи и тайные средства мастерства – сами они ничего открыть не могут. А отдать свое знание молодому Гварнери не позволит ему сердце.

– Разве каждому, кто алчет, дано обрести клад? – с сомнением прищурился Джузеппе.

Андреа прикрыл тяжелые коричневатые веки, на лицо его легла печать томления и горечи, он еле слышно прошептал:

– Знание, мой мальчик, не клад и не дуэльный выигрыш, но обиталище духа твоего, и возвести его надлежит в труде тягостном и страстном…

Старик задремал, но мальчик положил ему на плечо руку и настойчиво спросил:

– Скажите, разве Страдивари – мастер лучше вас?

Андреа Гварнери глаз не открыл, и только легкое дрожание век выдавало, что он не спит. Потом он разлепил бескровные губы:

– Да, Джузеппе, Страдивари мастер лучше меня.

– Но когда вы выпиваете фьяску кьянти, то кричите, что он жулик, а вы мастер от господа бога.

– Это не я кричу, – сказал Андреа, – это вино и глупость из меня кричат. Тебе долго жить надо, мой мальчик, и жизнь предстоит тебе нелегкая. Запомни навсегда – люди, для которых работает талант, не в силах оценить его по тому, что талант мог бы сделать. Они судят всегда по тому, что он уже сделал. А теперь я устал и хочу спать. Оставь меня…

– Но вы не сказали, что мне делать! Как мне жить?

– Этого я не знаю. Хотя советую от души: завтра на рассвете в Мантую уходит мальпост. Уговори кучера или беги пешком, но до Мантуи доберись и разыщи мастера Джизальберти. Передай ему мою предсмертную просьбу – сделать из тебя человека. А лет через пять возвращайся и сходи поклонись Страдивари. Чем черт не шутит – может быть, он возьмет тебя. Никто ведь не знает своего будущего.

***

Подробно объяснив ситуацию Лавровой и дав ей установку на допрос Содомского, я решил послушать, посмотреть на его поведение со стороны – при лобовом столкновении неизбежно утрачиваются какие-то нюансы поведения.

Александр Еремеевич Содомский пришел, как его и приглашали, ровно в 15 часов. Ярко-розовые щечки его прямо стоп-сигналами вспыхнули в дверях. Он снял свою нерповую шапку-пирожок, переложил ее на сгиб левой руки – как наполеоновскую треуголку – и чинно сказал:

– Моя фамилия Содомский. Честь имею кланяться. Лаврова засмеялась ехидно и спросила:

– Я не поняла – вы со мной здороваетесь или прощаетесь?

– А что такое? – быстро осведомился Содомский.

– Ничего, – невозмутимо ответила Лаврова. – Просто последние несколько лет этот оборот был принят как формула прощания.

– Да? – удивился Содомский. – Кто бы мог подумать! У меня получилось с вами, как у одного моего знакомого, который по утрам говорил своему соседу-участковому «Добрый вечер!», пока тот не спросил его, в чем дело. И тот искренне объяснил ему, что, когда видит милиционера, у него темнеет в глазах.

– А у вас от нашего вида тоже темнеет в глазах? – поинтересовалась Лаврова.

– Боже упаси! – с яростной экспрессией воскликнул Содомский. – Тот, у кого чиста совесть, может быть в этих славных стенах совершенно спокоен.

– Иногда спокойствие прямо связано с тем, что человек плохо помнит свое прошлое, – невозмутимо сказала Лаврова,

– Истинная правда! – твердо заверил Содомский. – Сколько мне таких людей встречать приходилось!

Этот ласковый въедливый нахал мне сразу не понравился. Есть такой генотип – полногрудые, белотелые оранжево-рыжие нахалы с вечно розовыми щеками и сладким вкрадчивым голосом. Их природа как будто специально создала для ролей негодяев в провинциальных театрах. Но ничего, в жизни они тоже поспевают.

Содомский между тем снял пальто, неодобрительно покосился на вешалку -вбитый в стену гвоздь, и спросил вежливо: