Визит к Минотавру

Ох, не могу, голова раскалывается! Может быть, во всем виноват я? Может быть, я не так , – зло и жестоко искал истину? Может быть, это мой Минотавр загрыз Иконникова? Как же быть? Как мне быть дальше? Уйти?..

Иконников сказал: это сыщиком можно быть первым или восемнадцатым…

Белаш сказал: «Страдивари» воруют, чтобы не попадаться…

Аспирантка Колесникова: ему пришлось победить Минотавра…

Филонова сказала: то, что прощается среднему человеку, никогда не прощается таланту…

Поляков сказал: есть люди, способные почти сразу раскрыть отпущенное им дарование…

Доктор Константинова: восьмой круг ада – да и только!..

Обольников: правда не рупь, она по виду, может, и монета чистая, а на зуб ее не возьмешь…

Лаврова: вы резали правду-матку… по-моему, вы ее уже зарезали…

Жена Иконникова: главный выбор в жизни человеку доводится сделать один раз…

Халецкий: будьте добрее, это вам не повредит.,.

Комиссар: правду умом ищут, а не хитростью…

Иконников: характер человека – это его судьба…

Уйти? И что? Разве так распутаешь клубок этих проблем? Я-то сам чем недоволен – своей судьбой или характером?

Так я и шел по вечерней холодной Москве, залитой осенней стужей и неживым светом неона, и сотни вопросов раздирали мой мозг раскаленными щипцами, они неистовствовали, как кредиторы у запертых дверей банкрота, они все требовали ответов, которых я им дать не мог, и помочь мне никто не мог, когда я шел по пустынным улицам, окруженный сворой голодных, клацающих зубами Минотавров, я слышал на мерзлом асфальте скрежет их когтей, жаркое злое дыхание за спиной, они шли вокруг меня плотным кольцом, как полярные волки, дожидаясь, когда я скажу: все, вы оказались сильнее. И тогда они сомкнутся вокруг меня вплотную, и мой собственный Минотавр получит свободу. Он-то и скажет, облизываясь дымящимся кровавым языком: ты убил Иконникова, надо ответить за это…

Дверь в кабинет была приоткрыта – в комнате сидела Лаврова. Дожидаясь меня, она читала «Иностранную литературу». Я молча разделся, повесил пальто, сел к столу. Она закрыла и отложила в сторону журнал.

– Надо шапку купить, – сказал я. – Холодно.

– Да, холодно, – сказала Лена. – Хотите, возьмите мою. У меня есть другая… – и показала на свой шерстяной, крупной вязки колпачок, как у Буратино.

– Спасибо. Неудобно все-таки – шапка-то женская.

– Да ну! – махнула она рукой. – В ушанке ходить неудобнее. Это подумать только – пятьдесят миллионов человек носят шапку одного фасона!

– Может быть, не знаю, – сказал я, и длинное пустое молчание расплылось по комнате, как чернильная клякса. Потом я попросил: – Лена, доложите, пожалуйста, комиссару, что Иконников умер, не приходя в сознание. Мне сейчас с ним говорить трудно…

Лена сказала:

– Он уже знает. Звонил и приказал вам идти домой спать.

– Спать? – не понял я.

– Ну да, – кивнула Лаврова. – Это у него, как я понимаю, универсальный рецепт от всех неприятностей.

– Да, – вспомнил я.

– А неприятности будут?

– Наверное, – пожал я плечами. – Если специальное расследование установит, что это не несчастный случай, а самоубийство, то меня при всех обстоятельствах отстранят от расследования этого дела…

– Но почему? – возмутилась Лаврова.

Я усмехнулся, однако, судя по лицу Лены, улыбка у меня получилась жалкая, растерянная.

– В таких случаях моя мать говорит: всем всего не расскажешь. И все-таки общественное мнение должно быть свято уверено в законности методов расследования. А у меня свидетель по делу кончает с собой.

– Не понимаю я этого, – упрямо сказала Лаврова. – Если проверка покажет абсолютную законность ваших действий…

– Чего тут не понимать? – перебил я. – По факту смерти Иконникова уже возбуждено уголовное дело, которое будет вести прокуратура и Особая инспекция. Даже если они установят, что между моими действиями и смертью Иконникова отсутствует причинная связь, то из соображений этических это дело лучше передать другому работнику. Злопыхателям рот не заткнешь, и найдется достаточно сволочей, которые начнут шептать по углам: вон чего вытворяют, человека до смерти затравили! Этим трудно пренебречь…

Лаврова встала – руки в боки, она, видимо, хотела меня разнести как следует, но зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Стас? Это Зародов из дежурной части, – голос у него был какой-то извиняющийся, сочувствующий, что ли. Наверное, уже все знают.

– Слышу. Чего тебе? – сказал я нарочно грубо. Ну их к дьяволу! Сейчас начнут вздыхать, соболезновать, давать советы. «Я бы на твоем месте…» Советы давать и пиво после бани трескать – самое милое дело.

– Ты чего такой злой? – удивился Зародов. – Тут с вечерней почтой письмо тебе пришло, вот я и звякнул на всякий случай – ты же поздно сидишь обычно…

– Больше не буду, – пообещал я.

– Чего не будешь? – не понял Зародов.

– Сидеть не буду.

– Тебе виднее, – дипломатично ответил Зародов. – Так с письмом что? Подослать или завтра сам зайдешь?

– Пришли с рассыльным, будь другом…

Лаврова дождалась, пока я положу трубку, и спросила:

– Но ведь расследование установит, что вы действовали правильно, так ведь?

– Не обязательно, – покачал я головой.

– То есть как это?