Визбор

Шукшинские рассказы нравились Визбору своими сюжетами, взятыми словно из самой жизненной гущи, характерами героев-«чудиков» и юмором. Когда Юрий Иосифович, желая поделиться своей читательской радостью с товарищами, начал читать им эти рассказы вслух, да ещё и с собственными комментариями, то оказалось, что они у него звучат почти как… те самые байки, которыми он всегда развлекал друзей по горным и байдарочным походам. Шукшинские фразы становились в этой компании благодаря Визбору крылатыми. Особенно нравился Визбору рассказ «Миль пардон, мадам!». Его герой, деревенский житель Бронька Пупков, вечно рассказывает приезжим горожанам одну и ту же историю о том, как именно он, Бронька, получил задание убить Гитлера и промахнулся. Рассказывая, Бронька то и дело повторяет: «Прошу плеснуть». Вот и в альплагере в ожидании своей порции от разливающего соответствующий напиток «виночерпия» кто-нибудь из ребят произносил обычно эту фразу. Само название рассказа вспоминалось обычно, если заходил разговор на «женскую тему». Кстати, не шукшинская ли фраза отозвалась в ироническом припеве уже упоминавшейся нами песни «Обучаю играть на гитаре»: «Нью-Игарка, мадам, Лос-Дудинка…»

Однажды Аркадий говорит Визбору: мол, есть здесь гора без названия, давай назовём её пиком Шукшина. Визбор загорелся: давай! Но именование вершины — дело непростое. Надо её описать, а сначала, само собой, подняться на неё. Восхождение несложное, но всё-таки свыше пяти тысяч метров. Всё сделали как нужно, отправили потом, из Москвы, заявку в Таджикистан, с трудом она прошла, и на карте Памира появилось новое название. Потом Мартыновский и Кавуненко получили трогательное благодарственное письмо от мамы Шукшина Марии Сергеевны…

В 1978-м команда «Спартака» — разумеется, с Визбором — поехала в те же места: на сей раз именно на юго-западном Памире проходило — с подачи спартаковцев — первенство СССР по альпинизму. Пока спортсмены были заняты своими делами, Визбор всё больше бродил один, только на всякий случай предупреждал ребят, где будет находиться. Отсутствовал иной раз весь день, а возвращался с черновиком стихов или даже с песней, которую «вышагивал» в такой затяжной прогулке и которую, конечно, исполнял — если считал уже готовой — вечером у костра. Памирское лето 1978-го — это своего рода болдинская осень Визбора, когда он, и прежде много писавший о горах, создал поэтическую «энциклопедию альпинизма» — целую серию стихотворений и песен на эту тему. Он удивлял друзей то неожиданной поэтической параллелью:

Мы входим в горы, словно входим в сад:
Его верха в цветенье белоснежном,
Его стволы отвесны и безбрежны,
И ледники, как лепестки, висят.

(«Сад вершин»), —

то почти детским взглядом на гигантский поминающий поэту… набор игрушек:

Если изумрудную долину
Речкой разделить наполовину,
Вкруг поставить горы
И открыть просторы —
Будет юго-западный Памир

(«Настанет день»), —

то лирической тревогой, предчувствием беды, которое в горах (хотя горы в данном случае и не упомянуты) становится особенно острым:

Мы шумно расстаёмся у машин,
У самолётов и кабриолетов,
Загнав пинками в самый край души
Предчувствия и разные приметы.
Но тайна мироздания лежит
На телеграмме тяжело и чисто,
Что слово «смерть», равно как слово «жизнь»,
Не производит множественных чисел.

(Памяти ушедших),

а то гармоничным, интимным соединением альпинистской и любовной темы:

Когда луна взойдёт, свеча ночей,
Мне кажется, что ты идёшь к палатке.
Я понимаю, ложь бывает сладкой,
Но засыпаю с ложью на плече.
Мне снится платье старое твоё,
Которое люблю я больше новых.
Ах, дело не во снах и не в обновах,
А в том, что без тебя мне не житьё.

(«Передо мною горы и река…»)