Вьюжной ночью

Стараясь все увидеть, Сережа привстает, вытягивает шею. Лодка все больше раскачивается, вот-вот перевернется, но рыбаки не обращают на это внимания.

Отец бросает в лодку последнего чебака и обтирает руки о телогрейку.

— Та-ак!.. С ведерко наловили. Ай да мы! Ну, поехали ко второй сети.

Ловко орудуя веслами среди зеленых веток, отец говорит:

— Где-то под нами овраг должен быть. Помнишь его?

Да, Сережа помнит. Прошлой осенью он искал козу и забрался далеко в тальник. Дорогу ему преградил глубокий овраг, тянувшийся откуда-то к реке. На дне оврага росла густая-прегустая колючая трава, Сереже казалось, что в ней прячутся змеи, и он торопливо перепрыгивал через эту траву.

— Возле оврага этого лет пять, понимаешь, назад свояченица Марья, твоя тетка, со своей подружкой разодралася. Пошли они, три бабы, по грибы. Корзинки, конечно, захватили. Ну, а дорога длинная — разговорились. И что-то не понравились друг дружке и начали корзинками-то по головам одна другую молотить. Орали на всю округу, как без этого. А в лесу, говорят, успокоились — груздей попалося много, не до ругни.

Вторая сеть была в самых зарослях тальника. Отец перебрал ее всю, но не нашел ни одной рыбешки.

— Целую неделю так… Не на том, видно, месте, переставлю завтра. Третью посмотришь ты.

Они долго плыли среди кустов — как только отец не заблудится — и вот наконец очутились на краю тальника, близко от русла реки. Снова показались поплавки. Здесь гулял крепкий ветерок, волны ударяли о борта лодки, поплавки подпрыгивали, будто уплывали куда-то. Помаленьку расходился дождик.

Сережа подобрался к носу лодки и, как отец склоняясь над водой, стал просматривать сеть. В мокрой одежде тяжело двигать руками. Мальчик сбросил плащ и пальто. Отец торопливо и как-то неуверенно пробормотал:

— Простынешь смотри. Оделся бы.

Он придерживал лодку возле сети. Сережа рывками, неловко вытягивал тяжелую сеть из воды, чувствуя, как дрожат руки.

— Что это ты, милок?.. — сказал отец. — Но ничего… не торопися, главное.

Лодка часто заскакивала на сеть, и отец, выправляя ее, поругивался про себя.

На середине сети Сережа увидел с десяток чебаков, они застряли в ячеях недалеко друг от друга: головы на одной стороне, хвосты — на другой. Поднял сеть, одна рыбина снялась легко, а вторая не вылезает ни в ту, ни в другую сторону. Крепко влезла, окаянная, сеть даже врезалась в нее.

Сейчас Сережа весь дрожал от напряжения и нетерпения. И выкрикивал:

— Ах ты!

Свесившись с борта, нервно нащупывая на скользком днище опору для ног, он до крови царапал иглистыми плавниками руки, диву даваясь, как легко, просто отцепляет рыбешек отец.

— Че-то ты волнуешься, — сказал отец. — И все торопишься куда-то. Смотри, чебаку совсем голову свернул.

Отец еще что-то говорил, но мальчик уже не слышал: он увидел, как у края сети в глубине, рядом с кустом тальника, заметалась большая рыбина. Сережа крикнул, сам не зная что, чувствуя и радость и испуг одновременно. Он весь потянулся к воде, вытягивая сеть с силой, на какую только был способен. Лодка накренилась, отец, тоже вошедший в азарт, кричал:

— Тяни, уйдет, сволочина!

— Щас!

— Держи!!

— Щас!

Щука была холодная, твердая и бешено билась в руках. Сережа бросил ее в лодку вместе с сетью.

— Ломай ей лен! Лен ломай!

Прошлым летом отец показывал сыну, как надо ломать щуке лен, но Сережа растерялся и не мог сообразить — как. Дело закончилось тем, что отец сам, порвав сеть, вытащил щуку, согнул ее буквой «Г», отчего раздался легкий хруст — и рыбина затихла.

Они все-таки порядком умаялись и плыли обратно не так быстро, как хотели. Уже свечерело. Дождь теперь лил вовсю, вода булькала от тяжелых капель. У Сережи стыли руки, будто он не за мокрые борта лодки, а за мерзлые доски держался. Опять справа и слева потянулись ветки тальника; в темноте они, эти ветки, сливались в сплошные темные полосы, и думалось, что плывешь по какой-то узкой речушке.

Вдали мерцал один-единственный огонек, порою совсем исчезая. На этот огонек они и плыли.

— Ветер че-то подымается, — проговорил отец. — Подналечь придется. Вылей-ка из лодки воду.

— Это от щуки, наверно, без ее было мало воды. Весит все-таки.

— Плетешь ты, Серегин, не знай чего. Не вихляйся давай.

По руслу реки прошел пароход, он сиял огнями, колеблющимися в дождевой завесе.

— Пап, он на самый, самый Север плывет?

— На самый.

— К Ледовитому океану?

— Аха.

— А далеко до его?

— Для парохода-то не так уж… Скоро тундра, а за тундрой и море Ледовитое.

Мальчик помолчал.

— Пап, а пап, будет считаться, что я щуку вынул?

— Оба добыли, — мудро ответил отец. — Все у нас, брат, поровну.

Они плыли и плыли. Дождь лил и лил. Стало вовсе темно. Все так же мерцал одинокий огонек где-то на берегу. Поплескивали волны. Отец тихо пел, что — не разберешь.

Сережа дремал. Боясь уснуть, он с трудом подымал веки, но они сами собой опускались; проходило какое-то мгновение, мальчик вздрагивал, ошалело глядел на разлив, на отца, на береговой огонек. А отец не замечал, что дремлет сынишка, пел и пел себе, только раз предупредил:

— Не свались, гляди.