Вьюжной ночью

— Тяжело ей, неловко тревожить, — сказал Женя.

— Да какое там! Ее хлебом не корми, только дай поболтать. Ты ей в ухо кричи, она глухая. Вечером, когда придет с работы ее дочь, у них страшный крик в доме — так разговаривают.

Старуха не сразу поняла, что от нее хотят, а поняв, хрипло закричала:

— А как же! Молилися, молилися. Молитвы богородице читали. «Отче наш» читали. И водой наговорной опрыскивали, и личико умывали. Поглаживали иль растирали, когда как. Все было, как же. Вскочи, к примеру, чирей у тебя. Заговорю — и проходит.

— Ну да, так и пройдет, — усмехнулась Гутя. Но старуха не услышала ее голоса и не увидела ее усмешки.

— А ежли бородавки вырастут, берут нитку, вяжут узелки на нитке-то и потом прячут нитку ту в навоз. Поглубже. Прогниет с навозом нитка та — и бородавки пропадут.

Гутя снова усмехнулась.

— А то, помню, баба одна… Ух мастак была соринки из глаз языком вытаскивать. Махнет язычищем-то своим длинным — и соринки как не бывало.

— А наговаривали как, бабушка? — крикнул Женя.

— Наговаривали, а как же, наговаривали.

— А как? Какие слова говорили? — Женя весь напрягся от ожидания, приготовив карандаш и бумагу.

— Слова-то? От бессонницы вот… Вот… Заря моя, зоренька, серый петух на насесте, возьми крик-сы и бессонницу у раба божия… Как тебя? — спросила она строго.

— Что как?

— Как звать-ту тебя?

— Ну, Евгением.

— У раба божия Евгенья, отнеси в темные леса, быстрые воды, желтые пески… Аминь!

— Ясно, — удовлетворенно проговорил Женя. — Только вы сказали «крик-сы». Что это такое — «крик-сы»?

— А крик, крик. Робенка крик.

— А зачем добавлять «сы»?

— Ды крик.

— Брось, — засмеялась Гутя, — ничего она тебе не пояснит.

— От лишая тоже… — продолжала бабка, видать вошедшая в охоту. — Лиши, лиши, поди к Мише, здеся те не быть, бело тело не марать, желтой кости не видать. — И закончила скороговоркой: — Пойди на острова и на желтые болота. Аминь!

— Здорово! — воскликнул Женя. — Вы гений, бабушка.

Гутя стукнула его по руке:

— Не смейся!

— Вы и сейчас больных заговариваете? — спросил он, чувствуя какую-то противную вкрадчивость в своем голосе.

— Я-то? Где уж! Заговаривала, когда молодухой была. А теперь вон к докторам бегут. У докторов почти всякое слово помогат. А ране-то — ко мне да к Дуняшке Мясниковой.

— Это к той карге, к Федотовне, — пояснила Гутя.

— Помню, сердилась я на Дуняшку шибко, уж больно хотелося мне одной. А тут она под ногами путается. — Старуха хихикнула, но вместо хихиканья у нее получилось короткое хриплое «хык», похожее на кашель.

Из длинной путаной старухиной речи Женя понял, что в соседней деревне Буньковая живет знахарка по имени Василиса, та «все ишо травой пользует и наговоры знает».

И Женя пошагал в Буньковую, до которой было около десяти километров, решив, что до вечера успеет и туда и обратно.

Это была уже совсем скверная дорога, автомашины по ней не ходили — слишком узка, слишком завалена сугробами; только кое-где за ветром проглядывали следы полозьев, а то — снег, снег, снег, как просека, только не прямая, а странно кривая: шарахается налево, направо, порой даже обратно вроде бы поворачивает и — снова вперед, будто прокладывал дорогу эту вдрызг пьяный возница. Не сразу, но Женя понял: они по-своему умны, эти «пьяные» извилины дороги, — отворачивают от болот, чащоб, речек. Кругом лес — сосны, ели, березы, кусты, валежник, как всегда бывает в нехоженой тайге, много валежника; все перемешано, густо, угрюмо, дико, покрыто снегом, в тихую погоду, видимо, пугающе безмолвно, а сейчас бушует: глухо шумят, скрипят и постанывают от ветра деревья; сухой снег не падает, а носится и носится возле земли, кружится и подпрыгивает.

Он сначала не понял, что это: сквозь снеговую пелену проглядывал черный округлый предмет, и Женя, вздрогнув, почувствовал какой-то особый, не от мороза, холодок на спине, замерло сердце — парню показалось, что его дожидается медведь. Вторая мысль была обнадеживающей: «Он не стал бы дожидаться». Это был старенький грузовичок, завязший в сугробах, засыпанный снегом, без шофера. Женя открыл дверцу кабины, и на него дохнуло безжизненным запахом металла и бензина. Он знал: на таежных дорогах Сибири нередко можно встретить брошенные машины, их обычно вытаскивают другими машинами, иногда тракторами, а если случится такая беда где-то далеко, среди больших снежных навалов, то грузовик стоит и стоит, всеми забытый. Потом он темные пеньки принял за волков. Ему даже показалось, что пеньки движутся. Плюнул от злости, и плевок отбросило ветром на пальто.