Вьюжной ночью

Женя спросил, не сможет ли она накормить его, — первое, что пришло на ум. Старуха удивилась:

— А чего ко мне? — У нее голос человека, который спал, умаявшись за день, и его вдруг грубо разбудили.

— К кому-то надо. Шел и… постучал. — Он подивился: до чего же складное вранье у него получается, и вроде бы не шибко стыдно, даже немножко лихо отчего-то. — Столовой-то у вас нету.

Старуха молчит, смотрит.

— Я хорошо заплачу.

— Ладно, забредай давай.

Долго охала, расхаживая по избе, — «Не знаю уж чего и дать, не обессудь», — и поставила молоко, картошки в мундирах, и хлеба на троих.

Он с любопытством горожанина, редко бывавшего в деревне, рассматривал избу. Древние полати у входной двери, икона с лампадкой в переднем углу и телевизор с большущим экраном, напротив которого — мягкое, вполне современное кресло.

— Веруете?

— Да како уж!

Выспросив, кто он такой, куда едет и зачем (Женя все сказал правильно, кроме одного, будто пробирается он на центральную усадьбу совхоза, там у него дядя; от вранья ему уже становилось противно), Федотовна села возле стола, наискось гостя и стала вязать чулок. Выглядела она аккуратной, опрятной, была не по-старушечьи легка в движениях, светленькое в горошек отутюженное платье молодило ее, — довольно симпатичная старушка, только разговаривает как-то таинственно, многозначительно, будто великие истины изрекает.

Женя вспомнил: когда они вышли из автобуса и он спросил о Федотовне, Гутя проговорила с пренебрежением: «Божья старушка?.. Не очень уж божья. Так подлечит — стоять не будешь».

— На пенсии?

— Да. Благодать теперь. Электричество вот, радиво.

— Телевизор вон какой.

— Сын привез из города. Придумали же люди штуку такую.

«Смотри-ка, вполне современная старуха», — улыбнулся Женя. Федотовна поняла его улыбку по-своему и засмеялась:

— А чего!.. Вот головы у людей!

Лицо у нее изменилось, когда она засмеялась, — стало жалким каким-то, глуповатым.

— Да, техника у нас, брат, не та, что была во времена колдунов, — издалека начал Женя. — Колдунов-то помните, наверное?

— Да, жила тут у нас когда-то одна. Я еще девкой ходила. Говорили люди, будто колдовала. Бабешки боялись ее. А я не верила. Все это ерунда на постном масле. Конечно, кое-что знали они, колдуны. Травы ядовитые, к примеру. Втайне даст корове пожрать — и заболеет корова. Помню, у нашего соседа враз и корова и теленок подохли. И сосед решил, что это колдунья. Подвыпил крепко, выломал кол, какой поздоровее, и, не говоря лишних слов, бабахнул колдунью по башке. У той и дух вон. Темный народишко был.

Женя все более удивлялся: ведь он надеялся увидеть человека дремучего, с отсталыми взглядами, этакий живой осколок прошлого.

— Как вы тут… газеты-то выписываете?

— А пошто нет. Местную и «Медицинскую газету».

— «Медицинскую»?.. А зачем?

— Интересно. Заметки всякие о лечении.

— Вы и сами иногда лечите, говорят, — обрадовался Женя, что нашел повод для перехода к главному вопросу.

Она заметно насторожилась:

— Ну, если слушать, кто что говорит…

— А в Новодобринском-то мужика лечили.

— Так это ж свояк. И ничего я не лечила. Что я — доктор? Травки только и дала. Чтоб вместо чаю. А откуда ты все это знаешь? Ну и свояк, ну и болтун!

— А наговоры применяете?

— Чего?

— Заговариваете или нет? Если заболел человек… Она заерзала на скамье.

— Этаким не займаемся.

Начала собирать со стола.

— Ну, поел? Отправляйся теперь по делам своим, а мне к корове надо.

Он заплатил ей втрое дороже, чем стоили продукты; ему хотелось знать, как она будет на это реагировать. Федотовна спокойно сунула деньги в комод, вздохнула, будто ей заплатили не втрое больше, а втрое меньше, строго поджала губы, и Женя сказал неожиданно зло:

— Зря вы, бабуся, травку свою людям даете. Кто ее знает, что это за травка. А то ведь могут и к ответственности привлечь.

— К какой такой ответности? — У старухи затряслись руки.

— Лечить имеют право только врачи.

— А я супротив, что ли? — Взгляд ее был сейчас неприятно прилипчив.

— Да знаете ли…

— Что — знаете ли?! — зашумела старуха, перебивая Женю. — Плетешь ты, милай, черт те че. Объелся до одури. Выметайся давай. И на кой леший я пустила его?

«Есть зубы, — подумал он, выскакивая в сени. — И хоть бы знахарка-то была настоящая».

А в доме все громче, с каким-то даже подвыванием, ругалась старуха.

Он повернул в переулок, где жила Гутя, заглянул в окошко и сквозь цветы, а их в домах сибирских деревень всегда много, увидел девушку, ходившую по комнате. Она тоже каким-то непонятным образом почувствовала его приближение, даже как будто вздрогнула, обрадовалась и выскочила на улицу, на ходу застегивая пальто.

— Ты? — засмеялась.

— Может, и я.

Они поговорили, стоя возле ворот, возбуждая любопытство прохожих, и она повела его к какой-то Вассе Алексеевне, которая оказалась совсем древней, иссохшей старухой. Спина у Вассы Алексеевны была согнута дугой, старуха все время смотрела на пол, выставляя вперед маленькую, как у ребенка, седую головку. Вот она медленно и осторожно села, и только тогда Женя увидел ее обесцвеченные, мутноватые, мертвые глаза отжившего свой век человека.