Витте

Получив инструкции из Токио, Ю. Комура попросил перенести заседание на 15 августа, затем попросил еще один день отсрочки — ему нужно было снестись со своим правительством. Передавая телеграмму для шифровки, С. Ю. Витте заметил: «Был уверен, что завтра уедем в Нью-Йорк, а пришлось остаться еще на два дня. Но все равно, в понедельник разъедемся, хотя они, верно, сократят свою претензию и потребуют только 600 миллионов (вместо миллиарда 200 миллионов назначенных раньше)»¹⁰³.

«Вообще в воздухе чувствуется неуверенность, которая поддерживается загадочным поведением японцев, которые, как всегда, непроницаемы. Да и с нашей стороны, по-видимому, стараются создать впечатление, что конференция лопнула», — записал в дневник И. А. Коростовец 14 августа. Глава русской делегации заявил корреспондентам, что дальнейших уступок Россия сделать не может и что бессмысленно оттягивать решение, которое все равно придется принять.

15 августа перед обедом русские уполномоченные вновь ездили гулять в Йорк-Бич. «Это сделалось излюбленным местом прогулок С. Ю. Витте, куда он скрывается от журналистов и, кажется, от своих собственных секретарей»¹⁰⁴.

Барон Р. Р. Розен был доволен ходом переговоров, чего не скажешь о С. Ю. Витте. Первый уполномоченный русской делегации пребывал в отчаянии. До самой последней минуты у него не было уверенности, будет заключен мир или нет. «Я был убежден в том, — писал он спустя некоторое время, — что мир для нас необходим, так как в противном случае нам грозят новые бедствия и полная катастрофа, которая может кончиться свержением династии, которой я всегда был и ныне предан до последней капли крови, но, с другой стороны, как-никак, а мне приходилось подписать условия, которые превосходили по благоприятности мои надежды, но все-таки условия не победителя, а побежденного на поле брани. России давно не приходилось подписывать такие условия; и хотя я был ни при чем в этой ужасной войне, а, напротив того, убеждал государя ее не затевать, покуда он меня не удалил, чтобы развязать безумным шовинистам руки, тем не менее судьбе угодно было, чтобы я явился заключателем этого подавляющего для русского самолюбия мира, и поэтому меня угнетало тяжелое чувство. Не желаю никому пережить то, что я пережил в последние дни в Портсмуте. Это было особенно тяжело потому, что я уже тогда был совсем болен, а между тем должен был все время быть на виду и играть роль торжествующего актера»¹⁰⁵.

Состояние С. Ю. Витте все эти последние дни— 10–15 августа — отражает телеграмма, посланная им В. Н. Коковцову 11 августа: «Передайте совершенно лично графу Сольскому и Трепову следующее: думая всегда о пользе моего государя, не считаю себя вправе скрыть от вас, что, по моему убеждению, для пользы государя было бы весьма важно, чтобы окончательные решения его величества относительно мирных условий были приняты в совещании под председательством государя, с участием хотя бы некоторого числа видных представителей сословий»¹⁰⁶.

Исполнительный В. Н. Коковцов выполнил поручение: председателю Государственного совета была направлена депеша с экстренным курьером, а с петербургским генерал-губернатором министр финансов переговорил лично. Д. Ф. Трепов заявил, что он решительно не вправе передавать предложение Витте императору, тем более что последнее его слово было уже им сказано в двухчасовой беседе с американским посланником. Помимо того, съехидничал Д. Ф. Трепов, он решительно не представляет себе, о каких видных представителях сословий идет речь и как можно отсрочить передачу японцам окончательного решения на то время, которое необходимо на созыв сословных представителей и совещание с ними. «Для личного сведения Вашего сообщаю, что вчера на всеподданнейшем моем докладе государь император прямо мне сказал, что готов уступить южную половину Сахалина, но ни в коем случае не согласен на выкуп северной, ибо, по его словам, всякий молодец поймет, что это — контрибуция». Министр финансов спрашивал у него указаний насчет того, должен ли он показать его телеграмму вместе с собственным ответом императору.

Спохватившись, на следующий день, 12 августа, С. Ю. Витте послал В. Н. Коковцову еще одну телеграмму: «…Прошу не представлять государю мою телеграмму, так как она совершенно частная и касается внутренней политики. Очень сожалею, что она не была понятна — но согласен, что при нашей неподвижности моя мысль, вероятно, не может быть осуществлена своевременно»¹⁰⁷.