— Я
— А по-моему, это прекрасно, что он еще среди нас. И может рассказать, как все было на самом деле.
— На самом деле? Возможно. Но не лучше ли нам написать свою,
Ирвинг проводил меня до парадной двери, перед ней стояла детская лошадка. Вместе мы убрали ее с дороги.
— Засвидетельствуйте мое почтение мистеру Леггету. Если увидите его, скажите, что я встречусь с ним в среду в гостинице «Вашингтон» для нашего еженедельного t^ete-`a-t^ete. Вы, конечно, тоже придете? — Его рука вдруг отяжелела на моем плече, как
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сегодня утром мы с Крафтом работали над резюме очередного судебного дела. Полковник Бэрр предавался размышлениям у себя в кабинете. Кредиторы приходили и уходили — явно удрученные тем обстоятельством, что полковник снова без гроша: все в городе еще думают, что он хозяин джумеловского состояния. Как всегда — в том, что касается Бэрра, — все совершенно наоборот.
В полдень пришел Мэттью Л. Дэвис. Седой, худощавый, в очках и с загадочной улыбкой; типичный политический манипулятор и редактор газеты — он всегда издавал какую-нибудь воинствующую газету. Дэвис зашел в прокуренную берлогу и прикрыл за собой дверь. Через час полковник Бэрр пригласил меня.
Два старых заговорщика сидели над раскрытым сундуком.
— Чарли, передай Дэвису мои записки о Революции.
— Вы сняли с них копию? — У мистера Дэвиса самоуверенный тон человека из Таммани-холла.
— Да, сэр. — Я повернулся к полковнику Бэрру. — Надеюсь, вы не возражаете?
— Нет. Ничуть. Смотри, Мэтт! У тебя появился соперник! А какая прекрасная цель! У вас обоих. Восстановление доброго имени человека, которого порочили и Джефферсон, и Гамильтон. Немалая честь, если вдуматься. Во всем они расходились, кроме одного, — что
— Гамильтон был плохой солдат…
Но полковник оборвал Дэвиса:
— Нет, Мэтт. Генерал Гамильтон всегда был храбр — во всяком случае, при свидетелях.
Разговор перешел на темы Таммани-холла, которые меня нисколько не интересуют.
Дэвис весьма доволен, что иммигранты чуть ли не ежедневно прибывают большими партиями из Европы. Он надеется их завербовать и с их помощью победить на выборах.
У Бэрра иммигранты энтузиазма не вызывают.
— Они победят на выборах, но тебе от этого мало проку.
Дэвис не понял.
Бэрр объяснил свою мысль.
— Я не хочу уподобиться Гамильтону, который бледнел при одной мысли о жестокой римской церкви, или Джефферсону, который смертельно боялся иезуитов, но уверяю тебя, Мэтт, что когда этих католиков станет вдвое больше, чем коренного населения…
— Как их станет вдвое больше, если мы сделаем из них хороших американцев?
Смех Бэрра звучал, как басовая струна органа.
— Хороший американец не может быть одновременно римским католиком. Это противоречие. И когда их будет по двое на одного нашего, они начнут делить собственность. Вот посмотришь. А как же иначе? Ведь для истинной демократии нужен демос — то есть они, а не мы. — Бэрр повернулся ко мне. — Вот Чарли еще доживет до выборных судей [61].
Вошел секретарь Крафта с письмом для Бэрра.
— Анонимное, полковник. Автор молится о том, чтобы вы горели в аду, сэр. Мистер Крафт считает, что оно вас позабавит.
— Еще бы. — Полковник швырнул письмо в горящий камин. После ухода Дэвиса полковник Бэрр отправил меня с поручением в регистратуру. Мы условились встретиться в гостинице «Сити».
Переходя Уолл-стрит, я увидел возле почты своего отца. Он был хорошо одет и не пьян, хоть и не трезв.
— Чарли. — Он смотрел на меня отсутствующим взглядом. — Это ты, Чарли?
— Да. — Мы не виделись три года — с тех пор как он убил мою мать.
— Ты все в конторе у полковника Бэрра?
— А ты в таверне?
Вопросы, не требующие ответа.
— Я покупал марки. — Отец кивнул на почту, как бы призывая ее в свидетели.
— У меня назначена встреча с полковником Бэрром.
— Полковник, верно, уже очень старый?
— Да.
— Знаешь, я всегда голосовал за полковника.
Мы не смотрели друг другу в глаза. И расстались, не найдя, что еще сказать друг другу.