Витражи

Академик подчинился. Обернувшись, он впервые увидел Папу вблизи. На вид Урбану V было около шестидесяти. Он сидел в белом кресле с высокой спинкой, обессиленно прислонившись к нему спиной. Его волевое, красиво очерченное лицо казалось нарисованным свободными смелыми мазками. Вокруг рта – глубокие упрямые складки. Взгляд пронзительных синих глаз открыт и благороден. Светлые волосы коротко острижены. Состояние Папы выдавали только бисеринки пота, выступившие на лбу и пульсирующая на виске синяя жилка. Ухоженные белые руки покоились на столе красного дерева. Там же лежало несколько бумаг, придавленных массивным пресс-папье в форме собора, бронзовый колокольчик с ручкой, хрустальный графин с водой и богато инкрустированный кубок. Академик сдержанно поклонился и едва только открыл рот, как заметил изменившееся выражение глаз папы Урбана. Он молчал. Академик коротко кивнул и, сцепив руки перед лицом, прошептал несколько слов. Затем он резко развел в стороны кисти, растопырив пальцы. Едва заметное сияние выскользнуло из его рук, расширилось, надежно заполняя собой каждую щель, каждую трещинку, каждое незаметное отверстие стен, потолка, пола.

– Эффектно, – хрипло заметил Папа. – Но слишком театрально.

– Вы прекрасно осведомлены, Ваше Святейшество. – Академик любезно улыбнулся, готовя следующий комплимент, но Папа остановил его нетерпеливым движением руки.

– Бросьте, – он как будто выплевывал слова, – почему вы не откликнулись на мою просьбу?

Только теперь академик считал ауру Папы. Очевидно, лицо его выдало.

– Три недели. Если вас это интересует, мне осталось три недели.

Академик судорожно сглотнул и не нашелся что сказать. Папа смотрел ему прямо в глаза, и волшебник чувствовал могучую духовную силу, запертую в этом обреченном теле.

– Вы не ответили. – Чувствовалось, что слова даются Урбану с трудом, но ни жестом, ни стоном он не выдал той муки, которую терпел. – Я жду.

– Ваше Святейшество… Если это не противоречит вашим убеждениям, я… мог бы снять вашу боль, тогда вам будет легче говорить и…

– Хорошо. Но это не ответ.

Академик коротко кивнул, сосредоточился.

– Понимаете, отключить ваши ощущения было бы не так сложно. – Как опытный лекарь, волшебник сопровождал свои манипуляции объяснением. Его руки плавно чертили в воздухе какие-то непонятные, но странно притягательные для взгляда символы. Воздух под его руками тихо шипел, в нем посверкивали чуть заметные искорки. – Но тогда у вас притупится восприятие, а этого мы с вами допустить не можем… Поэтому приходится применять более тонкие воздействия, которые действуют избирательно… Нет-нет, пока молчите. Вы собьете рисунок… – поспешно воскликнул он, заметив, что Папа открыл рот. Урбан недоуменно приподнял брови, но промолчал.

– Вот… остались буквально последние штрихи… Кстати, вот эти искры, которые вы сейчас видите, уже не на зрителя. Мне приходится задействовать довольно большое количество силы, это и порождает разряды… А в первый раз, каюсь, действительно, можно было обойтись без эффектов… Вот и все. – Академик удовлетворенно отступил на шаг, держа руки перед собой и глядя на Папу с тем выражением, какое бывает у художника, только что завершившего полотно.

– Благодарю вас, мессир академик. Вы действительно мастер. – Папа осторожно покрутил головой, потряс ею. К его щекам медленно приливал румянец. – Так что же помешало вам раньше? Кстати, можете садиться. Вот кресло.

– Благодарю, Ваше Святейшество.

Тем не менее академик не сел, а, заложив руки за спину, задумчиво прошелся по кабинету. Урбан ждал.

– Видите ли, ваше святейшество. Короли, шахи – все вершители судеб этого мира рано или поздно умирают. И все они… Точнее скажем, большинство жаждут продления жизни. И требуют его от нас. Если бы мы дали его им, того же захотели бы и вельможи… и так далее, но…

– Мессир, вы отнимаете мое время и истощаете мое терпение. Меня не интересуют шахи и короли. Почему вы не подчинились мне?

– Я понимаю ваше состояние, Ваше Святейшество, но с каких это пор академик Университета должен подчиняться Святому престолу?

– С этого дня.

– И по какому же праву?

– По праву силы.

Академик остановился, удивленно посмотрел на распластанного в кресле Папу и, сев в кресло, закинул ногу на ногу.

– Силы? – вкрадчиво осведомился он. – Вы угрожаете мне, главе волшебников этого мира, силой?… И какая же армия, позвольте узнать, пойдет в бой против Университета волшебства?

Папа жестко усмехнулся. В отличие от волшебника, ему было нечего терять, и он был уверен, что академик это знает. Он чувствовал, что изумление и спокойствие академика – это игра. Он тоже вел игру и был уверен в победе.

– Вы правы, мессир Дерпент, угрожать волшебникам войной… Horrible dictu[9]. Ужас Майнхельмской битвы не забыт… и никогда не будет забыт. Но есть другие пути.

Академик округлил глаза, подался вперед.

– Мне бы очень хотелось знать какие.

– Бросьте ломать комедию! – резко бросил Урбан. – Вы слишком много себе позволяете. Известно ли вам, что шах разрешил волшебникам остаться в Ганде только потому, что я так захотел?