Витязи из Наркомпроса

Натка была потрясена. Нет, если бы она НЕ увидела бы Савву Игнатьевича, она не очень-то и удивилась. Да, сама Натка, по какой-то странной душевной слабости так о его выходке ничего никому и не написала… Но ведь мало ли было других свидетелей? Да вот тот же мутный Бекренев, который упорно не смотрит ей в глаза… Господи, да за что он на неё взъелся? Явно ведь возненавидел её с первой минуты… Причину такого его негативного отношения к себе Натка понять никак не могла.

Но Сёмка, Сёмка?! Искренний, чистый товарищ. За что его-то? Нет, чекисты никогда не ошибаются. Разберутся, и выпустят. И Натка тут же успокоилась.

2.

С хорошо скрытой усмешкой наблюдая, как рыжего комсомолиста тянут на чекистскую сковороду безрогие черти, один в кожанке, а другой в сером пыльнике, Бекренев тоскливо думал: «Вот идиоты! Ну почему, почему они не читают умных книжек? Ведь всё, что с нами нынче происходит, уже когда-то с кем-то уже происходило… Неужели после Великой Революции, описанной буквально по дням и часам в сотнях умных книг, во время нынешнее для кого-то что-либо ещё бывает неприятным сюрпризом? Сначала жирондисты отправили на плаху аристократов, потом Дантон отправил на гильонтину жирондистов, потом Робеспьер казнил Дантона, а уж потом дошла очередь и до самого товарисча Робеспьера „чихнуть в корзину“ Революция, как Сатурн-Хронос, всегда сжирает своих собственных детей! Хронически, так сказать, хе-хе… Вот и до тебя, мой рыжий восторженный друг, любителя слушать вражеское радио и сигнализировать о добрых людях понятно кому, дошла своя очередь. Интересно, когда дойдет очередь до твоих будущих палачей? …Судя по тому, что колесо красного Джаггернаута с кровавым чавканьем всё ускоряется и ускоряется, ждать осталось совсем недолго.»

Рядышком сокрушенно вздыхал и молился чудом Господним избавленный о. Савва, которого на сей раз минула горькая чаша сия. Причем молился он явно за врагов своих, являя Бекреневу какие-то совершенно нечеловеческие духовные силы.

— Ну, чего стоим, кого ждем? — прекрасной внезапной кометой с кругу рассчитанных светил вылетела из-за угла коридора Наташа. Увидев опечатанную дверь, она приглушенно охнула… И Бекренев в который раз удивился, какая у Неё нежная и добрая душа: Она даже этого рыжего сикофанта пожалела.

Однако Наташа долго вздыхать да охать не стала: приняв команду над своим растерянным отрядом, она решительно повела их куда-то по длинным полутемным коридорам… И ещё потом долго, как Моисей народ израильский, водила их по ночной наркомпросовской пустыне. Бекреневу было все равно, куда идти, лишь бы с ней рядом. А вот о. Савва вдруг резко остановился, почесал в раздумье бороду, и рек:

— Дщерь моя, ох, сдается мне, грешному, что мимо сей урны мы уже третий раз проходим!

Тоже мне, математик выискался. Урны он по дороге считает, знаете ли…

Тем не менее, она всё-таки привела их в ярко освещенный ослепительными лампами, сияющими в белых матовых шарах, медпункт, где Бекренев опять… Ну, почему нельзя дать самому себе в морду?!

Когда доктор, в завязанном на спине белоснежном халате, вонзил ему в вену блестящую иглу шприца, и в стеклянный цилиндр вслед за обратным ходом поршня стала медленно подниматься черная, густая кровь, Валерий Иванович форменным образом свалился в обморок!

Да-с, в самый натуральный обморок, как гимназистка-третьеклассница, уколовшая на домоводстве пальчик булавкой и увидевшая капельку крови…

И всё это на Её глазах. Стыд-то какой…

К счастью, Она в тот момент была занята горячим спором с о. Саввой…

— Но согласитесь же, Савва Игнатьевич, что отмена карточной системы есть выдающееся достижение советской экономики! — гордо за свою великую страну утверждала Наташа.

— Не соглашусь. — упирался долгогривый упрямец. — Да вот, посудите сами! Отменили карточки и талоны, а хорошо ли сие?

— А разве нет?! Теперь приходи в магазин, и бери себе что хочешь и сколько хочешь…

— Вот! — поднимал вверх кривой, ломанный палец о. Савва. — Тут правильное слово, кто и сколько… Да посуди сама, дочка. Вот я, не пьяница и не картежник, не могу уже год купить ни метра шерстяной ткани! Думаешь, потому что денег нет? Деньги есть, а дети мои голопопые. Отчего сие? Да потому, что честные труженики в очередях просто задыхаются, а преступный мир сплелся с торгующими элементами, и свободно разбазаривают всё, что только попадает в их распоряжение для свободной торговли. Да и не так много в открытую торговлю попадает: снова в Москве очереди за жирами, картофель пропал, совсем нет рыбы. А вот на рынке всё есть! Но по четверной цене. А в очередях стоят всё больше неработающие люди, какие-то кремневые дяди… Ну, понятно, дворники, ранние уборщицы… А за ширпотребом — ломятся приезжие колхозники, которые часто складывают купленное целыми отрезами в свои кованные сундуки как валюту! А как честному совслужащему что-нибудь купить?

— Так что же нам, снова карточки вводить, что ли? Перед капиталистами нам будет стыдно…, — с обидой сказала Наташа.