— Что это, по-вашему? — небрежно спросила Адель.
— «Любовь», — пробормотала Сашка.
— Правильно.
Адель подняла рисунок над столом, перевернула лист, будто сбрасывая крошки на столешницу. Символы пролились вниз тонкими нитями и зависли в пространстве, образуя объемную фигуру — как елочная гирлянда, вырезанная умельцем из единственного листа бумаги.
— Динамическое построение, — продолжала Адель, и теперь ее голос звучал без напора и без менторских ноток. — Идея, существующая в системе проекций, преломляется через множество фильтров и зеркал, воспроизводит типовой, повторяющийся фрагмент информации…
Многогранный кристалл над столом подрагивал и усложнялся, понемногу теряя прозрачность. У Сашки закружилась голова.
— …Тема, дающая простор для фантазии, — Адель снова перевернула лист, витиеватым росчерком прошлась по рисунку и тут же подожгла бумагу, щелкнув зажигалкой. Лист растворился в воздухе, не оставив ни соринки, ни копоти. — В общем изъявлении «любви» нет ничего сложного, кроме объема работы. Но у вас теперь есть время.
— Скажите, Адель Викторовна…
Сашка запнулась. У нее шумело в ушах, а язык во рту казался набитым ватой.
— Адель Викторовна, у вас был сексуальный опыт до поступления в Институт?
— Нет, — отозвалась ее собеседница без намека на удивление. — А почему вы спрашиваете?
Сашка увидела, что Адель не растерянна, не возмущена, не оскорблена бестактностью студентки — она честно хочет разобраться, что за информацию попыталась получить от нее Сашка и зачем такая информация может быть нужна.
— Я пытаюсь понять, — сказала Сашка, — как вы лично относитесь… к этой идее. Когда вы говорите «любовь» — что вы имеете в виду?
Преподавательница смотрела на нее через стол и в этот момент, наверное, прощалась со своим авторитетом. С таким же успехом Сашка могла бы расспрашивать налима о банковских кредитах; Адель Викторовна могла смоделировать на листке бумаги сложнейшее понятие, но связать любовь и сексуальный опыт для нее, бывшего человека, было уже непосильной задачей.
Сашка молчала — не потому, что наблюдать беспомощность Адели доставляло удовольствие. Сашка просто не знала, что теперь сказать.
— Видите ли, Алексан… — начала Адель и оборвала себя, — …то есть Самохина. Одно дело гормональный фон на втором курсе, когда деструктивный этап развития сменяется конструктивным. Другое дело — Слово и его место в Великой Речи. Мы же с вами говорим о взрослых вещах, о дипломе…
— Я поняла, — сказала Сашка. — Спасибо.
Он стоял в полутемном коридоре, в дальнем от двери конце его, у окна. Сашка и увидела-то его не сразу — шла, думая о своем, и, разглядев человеческий силуэт, вздрогнула. Ей померещился Ярослав — что он явился раньше, что он уже прилетел; через секунду мужчина сделал шаг навстречу, и Сашка узнала его.
— Привет, — сказал Егор и попытался улыбнуться, приглушенный свет лампочки падал теперь ему на лицо. — Такая погода… Впору покупать лыжи.
— Ты меня, что ли, ждешь?
Сашка растерялась. От самого тринадцатого января, от сцены в вестибюле, Егор не заговаривал с ней и старался не встречаться взглядом.
— А ты… меня прогонишь? — он старался говорить небрежно, даже шутливо.
У Сашки защемило сердце: когда-то этот парень был ей очень дорог. Когда-то она смертельно его обидела.
Неторопливо, как ни в чем не бывало, она отперла дверь своей комнаты.
— Заходи. Хочешь чаю?
— С липой? — на этот раз ему удалось улыбнуться, хоть и натянуто. — Помнишь, как ты поила меня липовым цветом?
— Я все помню, — сказала Сашка и мысленно отругала себя за лишнюю многозначительность этой фразы.
Егор вошел и неуверенно остановился посреди комнаты. С опаской посмотрел на доску над письменным столом.
— У вас уже были занятия с Физруком? — она проследила за его взглядом.
— Да, — он обреченно вздохнул. — Никогда бы не подумал, что буду скучать… по своим преподам с младших курсов.
— Аналитическая специальность, — Сашка щелкнула тумблером, и чайник из прозрачного пластика осветился изнутри, как аквариум, — такой же предмет, как все. Физрук валит на зачетах, так что…
Егор чуть заметно вздрогнул, либо Сашке показалось.
— Тебе черный или зеленый? — она вытащила из тумбочки две картонные упаковки с чайными пакетиками.
— Прости меня, Саша, — сказал Егор.
— Дуралей, — она грустно улыбнулась. — ты мне ничего плохого не сделал. Вернее, ты мне сделал гораздо больше хорошего, чем плохого. Так зеленый или черный?
Он ткнул пальцем наугад:
— Этот… Скажи… Ты там не видела… тех, кто не сдал? Захара, например… вы же дружили… В том месте, после провала на переводном экзамене… что-то есть, вообще?
— Не ты первый спрашиваешь, — устало сказала Сашка. — Но я не знаю. Я, видишь ли, исключение из правил, за это мне всегда прилетает по шее — от своих, от чужих…
Она улыбнулась, пытаясь смягчить свои слова. Егор по-прежнему стоял посреди комнаты, будто не решаясь двинуться с места.
— Я целый год жил с осознанием, что ты провалила экзамен. Я вспоминал, как мы… и как ты меня спасла… Но когда я увидел тебя — здесь… на другой базе… я просто… слетел с катушек. Прости меня.