Vita Nostra. Работа над ошибками

Он стоял в полутемном коридоре, в дальнем от двери конце его, у окна. Сашка и увидела-то его не сразу — шла, думая о своем, и, разглядев человеческий силуэт, вздрогнула. Ей померещился Ярослав — что он явился раньше, что он уже прилетел; через секунду мужчина сделал шаг навстречу, и Сашка узнала его.

— Привет, — сказал Егор и попытался улыбнуться, приглушенный свет лампочки падал теперь ему на лицо. — Такая погода… Впору покупать лыжи.

— Ты меня, что ли, ждешь? — Сашка растерялась. От самого тринадцатого января, от сцены в вестибюле, Егор не заговаривал с ней и старался не встречаться взглядом.

— А ты… меня прогонишь? — он старался говорить небрежно, даже шутливо. У Сашки защемило сердце: когда-то этот парень был ей очень дорог. Когда-то она смертельно его обидела.

Неторопливо, как ни в чем не бывало, она отперла дверь своей комнаты.

— Заходи. Хочешь чаю?

— С липой? — на этот раз ему удалось улыбнуться, хоть и натянуто. — Помнишь, как ты поила меня липовым цветом?

— Я все помню, — сказала Сашка и мысленно отругала себя за лишнюю многозначительность этой фразы.

Егор вошел и неуверенно остановился посреди комнаты. С опаской посмотрел на доску над письменным столом.

— У вас уже были занятия с Физруком? — она проследила за его взглядом.

— Да, — он обреченно вздохнул. — Никогда бы не подумал, что буду скучать… по своим преподам с младших курсов.

— Аналитическая специальность, — Сашка щелкнула тумблером, и чайник из прозрачного пластика осветился изнутри, как аквариум, — такой же предмет, как все. Физрук валит на зачетах, так что…

Егор чуть заметно вздрогнул, либо Сашке показалось.

— Тебе черный или зеленый? — она вытащила из тумбочки две картонные упаковки с чайными пакетиками.

— Прости меня, Саша, — сказал Егор.

— Дуралей, — она грустно улыбнулась. — ты мне ничего плохого не сделал. Вернее, ты мне сделал гораздо больше хорошего, чем плохого. Так зеленый или черный?

Он ткнул пальцем наугад:

— Этот… Скажи… Ты там не видела… тех, кто не сдал? Захара, например… вы же дружили… В том месте, после провала на переводном экзамене… что-то есть, вообще?

— Не ты первый спрашиваешь, — устало сказала Сашка. — Но я не знаю. Я, видишь ли, исключение из правил, за это мне всегда прилетает по шее — от своих, от чужих…

Она улыбнулась, пытаясь смягчить свои слова. Егор по-прежнему стоял посреди комнаты, будто не решаясь двинуться с места.

— Я целый год жил с осознанием, что ты провалила экзамен. Я вспоминал, как мы… и как ты меня спасла… Но когда я увидел тебя — здесь… на другой базе… я просто… слетел с катушек. Прости меня.

Сашка смотрела, как пузырьки воздуха бегут по стенкам чайника к поверхности:

— Когда слово звучит, а его возвращают в человеческую оболочку, чтобы подогнать деталь для Великой Речи… Это шок, Егорка. Я отлично тебя понимаю.

— Нам говорили, после переводного экзамена мы перестанем быть людьми, — сказал он с детской обидой. — Потеряем страх, ни о чем не будем сожалеть. Познаем гармонию… Меня хвалили, говорили, что я стараюсь. Говорили, что Глагол сослагательного наклонения — редкая, ценная лексическая единица. Почему же…

Он запнулся — то, что ему хотелось сейчас сказать, прозвучало бы как жалоба или даже нытье. А Егор, даже в самом глубоком унынии, не хотел лишаться достоинства.

Сашка осторожно подняла горячий, окутанный паром чайник и заварила в двух чашках два дешевых бумажных пакетика.

— Они нам врали. То есть зависит от точки зрения, по-своему они говорили правду. Мы должны развиваться, работать, лезть из шкуры вон, прыгать выше головы… И всегда понимать чуть меньше, чем хотелось бы. Как осел за морковкой — кажется, вот-вот поймешь, и хватаешь — но открывается новое, непостижимое… Тебе с сахаром, с медом?

— А у тебя есть мед? — спросил он безнадежно.

— Магазинный, — сказала Сашка. — Но в Торпе неплохой мед, всегда так было… Егор, когда ты говоришь «любовь» — что ты имеешь в виду?

— Я? — он растерялся.

— Нет, не прямо сейчас, — Сашка открыла тумбочку, где во втором ряду пакетов и склянок стояла баночка с медом. — Но когда-то в жизни ты ведь говоришь «любовь», или хотя бы думаешь… Что это?

— Это большая Идея, — неуверенно сказал Егор. — Вроде как солнце, висящее в небе. Оно отражается в каждом зеркале, в каждой луже, даже мутной…

— Когда ты произносишь «любовь», ты думаешь о солнце? — Сашка, прищурившись, смотрела на капли меда, лениво преодолевающие силу поверхностного натяжения.

— О тебе, — сказал Егор.

Мед с ложки пролился на столешницу — Сашкина рука дрогнула.

— Да, — он сделался очень серьезным, даже ожесточенным. — Когда ты спасала меня, тогда, на втором курсе… Помнишь? Когда ты смотрела внутрь меня, учила, переделывала… Мне показалось, что ты можешь всё. И что это всё — любовь и есть. Дикая такая… страшноватая. Тебя многие боятся, ты знаешь? Эта… штука гудит вокруг тебя, как трансформаторная будка. Или как стая шершней.

— Любовь как стая шершней, — пробормотала Сашка. — Надо будет вписать в автореферат.

— Это не смешно, — с упреком сказал Егор. — Помнишь, как ты меня спасла? Ты помнишь?!

* * *