Vita Nostra. Работа над ошибками

Сашка вернулась в комнату, взяла со стола запечатанное задание на понедельник и на секунду зажмурила глаза от дикой радости: не вскрывать проклятый конверт. Не падать с красного неба вниз головой, не напарываться на железное острие. Не слышать звука, с которым флюгер протыкает легкие и выходит между ребер. Не чуять приказ, исходящий от чудовища в башне, не пачкать кровью тетрадные страницы…

Она перевела взгляд на другой конверт, тот был поменьше и совсем тонкий. А может, это новая разновидность казни, и Сашку теперь будут жечь на площади или резать ножом на тысячу лоскутов?!

Стерх ждал на балконе, глядя поверх крыш. Ветер касался его крыльев, и перья, чуть топорщась, становились то сине-стальными, то полностью черными.

— Извините, что без предупреждения, — он взял запечатанный конверт из ее рук, — мне просто пришла идея… относительно вас. Надеюсь, планшет вернут из починки в понедельник, и больше не придется работать голубиной почтой.

Через секунду огни на Сакко и Ванцетти мигнули, прикрытые огромной пролетающей тенью, и загорелись снова.

* * *

Стерх был, безусловно, великолепным педагогом, и даже если ошибался (а в отношении Сашки он серьезно ошибался как минимум дважды), то не считал унизительным признать ошибку, глядя студентам в глаза. И Стерх, при всей своей показной деликатности, был совершенно безжалостным в рамках учебной программы, тут у Сашки не было иллюзий.

В конверте помещался бумажный лист с парой строчек, написанных от руки: «Понятийный активатор, том два, страница сто девять. Определите и выпишите основное понятие схемы, как имя предмета. Полностью выразите суть предмета через то, чем он не является».

У Сашки побежал холодок вдоль хребта. Такую сладкую жуть она когда-то чувствовала, открывая новый учебник в начале третьего курса.

Схема на странице сто девять была относительно простой, но Сашка чувствовала себя, как конькобежец, впервые вышедший на лед после перелома обеих ног. Только к полудню она полностью закончила первую часть задания: «именем предмета» оказалась «свобода». Теперь предстояло «полностью выразить» свободу через то, чем она не является.

Работать честно она умела с первого курса. Да чего там — с первого класса она умела вкладываться в учебу так, что не оставалось сил даже на бутерброд с чаем; толстый уютный блокнот скоро похудел и растерял листы, как липа осенью. Мусорная корзина, наоборот, пополнилась. Карандаши, много раз попадавшие в точилку, сделались короче на треть. Сидя за столом с прямой спиной, Сашка выписывала смыслы — перебирая имена, выстраивая связи, моделируя на бумаге мир, в котором есть все, кроме свободы. Где на месте понятия «свобода» — фигурная дырка.

Почти сразу она запуталась в трех соснах — в свободе и воле, в тюрьме и каторжных цепях, свободе как грамматической идее и физической реальности. Сплелись, уводя в сторону, образы кулака, остановившегося у чьего-то носа, и заодно почему-то очереди в деревенский сортир (осознанная необходимость физиологического отправления?). Сашка разорвала блокнотный лист, снова заточила карандаш и начала сначала: она должна собрать воедино все, что не является свободой, не имеет к свободе отношения и одновременно выражает свободу так, что ее уже ни с чем не спутаешь.

К обеду листов в блокноте не осталось. Сашка перерыла свой рюкзак и пакеты с покупками и поняла, что накануне, жадно скупая одежду и белье, не рассчитала запас канцтоваров. Поглядев на часы — без пяти два, — Сашка босиком вышла в коридор.

Постучала в первую попавшуюся дверь. Не получила ответа. Постучала в следующую. Дошла так почти до самой лестницы, отчаялась кого-то найти, когда одна из дверей открылась за ее спиной, и в коридор выглянула Оксана — давняя знакомая. Соседка по комнате на первом курсе. Студентка параллельной группы «Б».

Секунду они смотрели друг на друга с одинаковым выражением — как на привидение. Первой заговорила Оксана:

— Значит, это правда. Тебя вернули. Ну надо же…

— Ксана, — сказала Сашка. — Одолжи мне блокнот, или пачку бумаги, или любую тетрадку. Очень надо. Завтра куплю и отдам.

* * *

К половине шестого вечера, после бесконечной череды усилий, она обнаружила, что никакой свободы нет и в помине, ее просто не существует. Несколько раз Сашке казалось, что она вот-вот поймет, подцепит ускользающий смысл — так же думает кошка, гоняясь за пятнышком от лазерной указки. Мир идей, когда-то представлявшийся гармоничным и светлым, вылинял, исказился, как луч весеннего солнца на гнилых обоях. Блокнот, который Сашка «стрельнула» у Оксаны, был исписан, исчеркан, изрисован, и Сашке казалось, что он еще и воняет, хотя ничем, кроме бумаги и картона, канцелярская принадлежность пахнуть не могла.

Стерх, против обыкновения, не ждал ее в четырнадцатой аудитории, а прохаживался по коридору, заложив руки за спину, будто в нетерпении. Услышав Сашкины шаги, резко обернулся к ней навстречу:

— Ну, как дела?