– Напомни, сколько небитых дают за одного битого?
Сашка молчала.
– Умница, – сказал он удовлетворенно. – Ты вспомнила экзамен, ты вычленила ошибку, ты наконец осознала и приняла главное экзаменационное требование…
Сашка подумала несколько секунд. Потом резко вздернула к плечу рукав тонкого свитера. На предплечье, покрытом гусиной кожей, не было ни единой отметины – кроме синей вены и знакомой родинки.
– Нет знака, – Фарит кивнул, – потому что свобода – неотчуждаемое свойство Пароля. Но если выразить свободу через что-то другое – Пароль ловится на удочку. Твоя свобода при тебе, но она выражена через несвободу. Судьба, рок, предопределение, необходимость, принуждение, закон… и любовь, разумеется.
– Моя свобода, – эхом повторила Сашка.
– Да, да. Третье задание на экзамене – момент, когда студент добровольно передает свободу, жертвует собственной волей в обмен на новый статус.
– Добровольно?! – Сашка оскалилась.
– Совершенно добровольно, – он кивнул. – Студент отдает свободу с облегчением, с радостью, он счастлив, что приходится жертвовать такой малостью, взамен получая душевный покой. Когда твои преподаватели увидели, что ты не только не намерена сдаваться, а вообще не понимаешь сути задания…
Он рассмеялся, будто вспомнив очень удачный анекдот.
– Я Пароль, – сказала Сашка.
– Совершенно верно, – в его очках отражался свет настольной лампы. – Пароль не жертвует свободой, а значит, по определению валит третье задание. Это работает, как предохранитель. Их отсекают на экзамене и не дают закончить обучение.
– «…не тыкать зажигалкой в ядерную бомбу»… – Сашка посмотрела на свою правую ладонь. Там, где пальцы касались шариковой ручки, остались следы ожогов.
– Но это моя бомба, – сказал он весело. – Пароль опасен для текущей реальности, но мы-то в мире Идей, Саша. Я не жалею, что связался с тобой.
– Зачем?! – спросила Сашка сквозь зубы. – Зачем вам это надо?!
– Можно на «ты», – кротко сказал Коженников. – Ты уже достаточно взрослая.
– Я не хочу, – она сжала обожженные пальцы в кулак.
– Между мной и тобой гораздо больше общего, чем между любым из нас – и теми, кого ты привыкла считать людьми, – он снял очки и стал их разглядывать, держа за тонкую черную дужку. – Когда Стерх говорит «мы, бывшие люди», тебе кажется, что вы в одной лодке… или в команде по одну сторону волейбольной сетки. Когда однокурсники сбрасываются, собирают тебе «подъемные», тебе кажется, что ты среди своих. Но, Саша, даже Стерх не до конца понимает, что ты такое.
– Я тоже не понимаю, – она посмотрела в его карие, спокойные, вполне человеческие глаза. – Вернее, я… не хочу понимать.
– Тебе пока не надо, – он подмигнул. – Достаточно, что понимаю я…
Он легко поднялся, пошел к двери, на пороге обернулся:
– Я тобой доволен, но послаблений не будет. С этого момента занимайся, пожалуйста, аналитической специальностью серьезно, вдумчиво, а не поверхностно, как раньше.
– Я… – Сашка захлебнулась от обиды.
– Ты, – он поднял руку, будто останавливая такси. – Найди способ успевать в классе Дмитрия Дмитриевича, иначе будет плохо. И не бросай пилота, он страдает.
Поймав ее взгляд, он хмыкнул и снова нацепил на нос темные очки.
– Люби, для тебя это очень важно. Люби – я имею в виду по-взрослому, а не сиди в аэропорту и встречай рейсы. И помни, что свойство самолетов – падать.
Утром вместо задания от Стерха она получила короткое сообщение: «Саша, зайдите в четырнадцатую аудиторию как можно скорее. С тетрадью».
Внизу в спортзале гремело железо, по коридору растекался запах кофе, но здание общежития все равно казалось пустым и даже пустынным. Сашка вышла во двор, так никого и не встретив. День обещал быть солнечным и не по-осеннему теплым; через переулок Сашка выбралась на улицу Сакко и Ванцетти.
Она подсознательно оттягивала момент встречи со Стерхом. Ей ни с кем не хотелось сейчас разговаривать. Новая реальность, открывшаяся этой ночью, была непропорционально огромной – и Сашка радовалась теперь, что может спрятаться в себя-человека, в пять органов чувств, в голод и жажду, в отрицание, гнев и торг. И всякий раз, когда подкатит ужас от осознания, – напоминать себе, что Ярослав жив. И это важнее. Ярослав жив, и тот факт, что Сашка, оказывается, Пароль, – бледнеет перед этой новостью.
Влажно блестели черепичные круши, и над ними кружились галки. Булыжная мостовая казалась не просто старой – древней. Сашка постояла минуту, выдыхая в воздух облачко пара, по каменным ступеням поднялась в Институт и в холле, под сенью статуи всадника, увидела пятикурсников.