Вишневый омут

— Сообча теперя будем жить, коммунизм строить. А коммунизм — это вроде рая господнего. Земля — вся в садах. Работать никто не будет, а получай что твоей душе угодно: сахару и кренделей вволю, водка бесплатная. И то же самое прочие харчи… Мы с твоим стариком да сватом вашим Михаилом в саду будем сторожить, вольным воздухом дышать да разных соловьев-пташек слушать. Чем не рай!

— Откудова же все эти харчи возьмутся, ежели никто не будет работать? — с сомнением спросил Илья Спиридонович.

— А машины? Они и спашут, и посеют, и сожнут, и пирог испекут любой — хоть простой, хоть с капустой, хоть с яблоками али там с калиной, твои любимые, — убежденно сказал Карпушка и, чтоб не углубляться в этот сложный вопрос, в котором не мудрено и запутаться, незаметно подмигнул Илье Спиридоновичу, давая ему знак выйти во двор.

Сам же продолжал вполне серьезно:

— Я к тебе по делу, кум. Ярчонка у меня захворала что-то. Знать, обкормила Меланья. Поглядел бы.

Смекнув, в чем дело, Илья Спиридонович быстро вышел вслед за ссутулившимся Карпушкой.

— Бутылку крепчайшего первака раздобыл ради такого случая, — уже во дворе сообщил Карпушка. — Пойдем, кум, хлобыстнем по малой, пока Меланья, черти ее задери, не вернулась. Зверь, а не баба. Прибегла от Подифора, думал, тише воды, ниже травы будет, как-никак провинилась передо мной, должна на цыпочках ходить. Как бы не так! Как чуть чего — в драку. А у нее, проклятущей, завсегда под рукой то скалка, то сковородка, то кочерга, а иной раз и рубельником огреет. Куда мне против нее с голыми-то руками! Вот и приходится позорно отступать, как в неравном бою, али самому на цыпочках возле нее, дьявол бы ее забрал совсем!

Приятели вышли на зады и, пригибаясь за плетнем, воровски, незаметно юркнули в калитку. Минут через десять они уже были в Карпушкином доме. На столе стояла литровая бутылка, наполненная мутновато-зеленой жидкостью. Карпушка извлек откуда-то луковицу, два граненых стакана, и кумовья принялись пить.

— За что же, Илья Спиридонович? — подняв стакан, Карпушка выжидающе глянул на гостя.

— За новую жисть, за твой рай! — иронически торжественно вымолвил Илья Спиридонович, и они с чувством чокнулись.

Выпили не поморщившись.

— Хорош! — с восхищением сказал Илья Спиридонович.

— Хорош! — повторил донельзя счастливый хозяин.

С удовольствием крякнули, опрокинув по второму стакану. Лицо Карпушки сделалось пунцовым, а маленькие черные глазки сразу осовели. Он потянулся к Илье Спиридоновичу, чтобы поцеловать его, но лицо гостя вдруг качнулось перед Карпушкиными глазами, расплылось. Карпушка покорно опустился на лавку и неожиданно запел трескучим тенором:

Хаз-Булат удалой,
Бедна сакля твоя…

Илья Спиридонович, распушив бородку, подхватил глуховатым баском:

Золотою казной
Я осыплю тебя.

Третьи выпитые стаканы еще больше подбодрили певцов. Уставясь друг в друга сладчайшими глазами, они заорали что есть моченьки:

Дам ружье, дам кинжал,
Острую саблю свою…

Охмелев окончательно, не рассчитали время. Когда, весь пунцовый, Карпушка усердно дотягивал:

А за это за все,
Хаз, отдай мне жену, —

на пороге, как недоброе привидение, появилась Меланья. Не стесняясь старика Рыжова, она схватила с печки мешалку и двинулась в наступление на перепуганного насмерть и вмиг протрезвившегося мужа.

— Последнюю копейку пропиваешь, вот я тебе покажу!.. Я т-те-бе покажу!!!

Карпушка, как мог, отбивался перед грозным нашествием. Он пятился назад, крестил воздух, уговаривал:

— Да окстись ты, Меланья, что ты, в самом деле, белены обожралась — никак мешалкой огреть хошь?

— И огрею! — подтвердила Меланья, тесня Карпушку к судной лавке, отрезая таким образом ему путь к отступлению.

Илья Спиридонович, не любивший бывать при чужих ссорах и каясь, что соблазнился самогонкой, поспешно вышел на улицу и, не заходя домой, зашагал в правление колхоза, чтоб договориться о сдаче своей лошади на «обчественный двор».

Воспользовавшись отсутствием Рыжова, Карпушка сделал хитрый маневр, который и спас его от неминуемой расправы:

— Человека приняли в колхоз, ну вот он и прихватил литровку — угостил меня. Откажись — обидится…

Буря понемногу стала стихать. Сначала Меланья положила на место мешалку, затем перестала и ругаться.

Довольный благополучным исходом дела, Карпушка как бы в благодарность объявил жене о своих тайных замыслах:

— Коровенку хочу купить, мать. Правление деньжат пообещало. Сам председатель сказал.

— Ну уж так и выдадут — держи карман шире! Шкуру-то вот сдерут с нас досиня, а потом иди по миру! — не поверила Меланья, но в ее голосе не было твердости.

— Выдадут, говорю!

Всю жизнь доившая чужих коров и для чужих людей (у Подифора Кондратьевича Меланья не была женой законной, а потому не была и хозяйкой его добра), она подошла сейчас к Карпушке и погладила шершавой ладонью седую его голову.

— Дай-кось я поищу тебя. Вши, чай, развелись. Заработался, замотался ты у меня.