Вишнёвая смола

– Цыть, малявка! – сказал мне Даня, но весело и необидно сказал. – У нас тут, как в армии, обращаться надо по форме! Иначе не рассмотрят твоё письмо! Молитву, в смысле.

Чудак за церковной конторкой, тоже в балахоне, как у Дани, только ещё и с чёрной шапочкой на голове, ухмыльнулся.

– Хочешь свечку поставить? – спросил меня Даня.

Я захотела, и он подвёл меня к таким странным здоровенным как бы подсвечникам, в которых стояло несколько свечек разного роста и разной толщины.

– А где свечки брать? – спросила я у Дани.

– На, я тебе уже взял. Самую толстую. Ты её над горящей немного растопи и поставь в свободную лунку, поняла? А про себя, когда будешь ставить, можешь сказать свою молитву, потому что по форме у нас только на бумажке. А про себя можно как угодно.

Я сделала, как мне Даня сказал, и, когда вставляла слегка поплывшую от огня свечку в свободную лунку, подумала про себя: «Здравствуй, дорогой товарищ Бог! Как твои дела? Дай, пожалуйста, Серёжке здоровья!»

– Это точно дойдёт до бога? – спросила я семинариста Даню, когда мы вышли из тёмной церкви на солнечный монастырский двор.

– Точно! – обнадёжил он меня.

– А поможет?

Даня пожал плечами.

– Бог же всё может? – не отставала я от Дани, пока мы вместе с ним шли к выходу.

– Ну, если он есть, он всё может.

– А он есть?

И Даня снова пожал плечами.

Пока я летела к бабушке-дедушке домой в своих кедах, я думала, что этот Даня какой-то странный. Учит всякое про бога, а сам не знает, есть ли бог, или нет его. Как можно что-то учить про то, кого нет? Или про то, чего ты наверняка не знаешь? Очень хотелось кому-то рассказать про церковь и про Даню, но лучше не надо. Потому что информация имеет свойство просачиваться даже от Руслана Михайловича. А чтобы всегда оставаться умной и хорошей девочкой для них, взрослых, кое-что надо держать в тайне даже от самых надёжных друзей и самых надёжных подруг. Поэтому я даже тёте Лене не сказала, что летала в кедах по Долгой в монастырь. Тёте Лене я не сказала ещё и потому, что тогда, получается, я бы хвастала, мол, вот, для Серёжки я всех обманула. И вообще, меня бы ругали за то, что я со взрослым незнакомым дядькой за ручку ходила. Кроме того, никаких особых надежд я на это мероприятие не возлагала. Не понравилось, если честно, мне в этой церкви-почте при монастыре. Ненастоящее всё какое-то. Картинки кругом, золото, пахнет странно. Чувствовалось, что этому Дане в джинсах, теннисных тапках (которые, вообще-то, теннисные туфли) всё это тоже кажется каким-то не слишком настоящим, и ему больше хочется гулять вдоль моря, чем заходить в эту тёмную торжественную почту, где всё, как в армии. К тому же на следующий день после того, как Даня отправил богу мою молитву про Серёжку по правильной форме, Серёжке лучше не стало. Я спросила у тёти Лены, как там Серёжка, и она грустно ответила: «Так же…» В общем, лучше письма Деду Морозу слать. Он, судя по подаркам, твои письма хоть иногда читает. Возможно, ближе к Новому году я напишу Деду Морозу про то, что не надо мне подарков, пусть Серёжка выздоровеет. Если одного подарка за это мало, то пусть не дарит мне подарки целых два Новых года. Обойдусь! Это мой двоюродный брат-дурак без подарков никак не может обойтись, а я – как с добрым утром! «Всё у нас есть, слава капээсэс!» – как говорит Руслан Михайлович. А в дядьку из монастыря, пока мы с мамой от Привоза шли в наш осенне-зимне-весенний дом, я развлюбилась. Если им курить запрещено, то и жениться, наверное, тоже. Особенно на таких девочках, что хотят сразу несколько мужей, чтобы один готовил, другой умный, а третий… Для чего нужен третий? Потому что нравится? Наверное, если просто нравится, можно и не выходить замуж. Есть такие тёти и дяди, что живут неженатые. Просто тогда их называют не красиво – «муж и жена», а некрасиво – «сожители». Можно, чтобы Игорь с Советской Армии и Серёжка были мне муж и муж, а Даня-семинарист пусть будет сожитель. Неважно, что он будет некрасиво называться, потому что он сам ну очень красивый! А когда человек красивый – совершенно не важно, красиво или некрасиво он называется. Всё, что красивое, от некрасивых названий не становится некрасивым. А всё, что некрасивое, от красивых названий не становится красивым. Мокроротую снежинку-губана, дочку моей воспитательницы, зовут Бэла. Папа сказал, что «Бэла» по-итальянски значит «красивая». Но если Бэла красивая по-итальянски, то пусть я буду по-неитальянски Небэла – и останусь, какая есть. И что значит калейдоскоп моего двоюродного брата-дурака, купленный ему в городе, по сравнению с тем, что я сама – сама-совсем-одна! – ходила в монастырь, и с красивым Даней ходила к богу на почту, за ручку! Тем более что мама мне купила такой же точно калейдоскоп. Так двоюродный дурак придумал, что у него в калейдоскопе красивее. И к вечеру остался совсем без калейдоскопа, потому что поломал его на картонку и несколько цветных стёклышек. Я двоюродному дураку свой подарила, потому что у меня было прекрасное настроение. Не знаю почему.