Виртуоз

Алексей понимал, что его поход в колонию завершается неудачей. Он поверил в миф о Гагарине, в один из народных мифов, к которым столь тяготеет русская, ищущая правды, душа. Его собственный миф был сродни этой фантастической легенде, — миф об уцелевшем наследнике, способном привнести в русскую жизнь справедливость, добро и святость. Он смотрел вдоль сумрачного коридора, где каждая дверь запечатывала страдания и ненависть, дававшие о себе знать проникавшим сквозь сталь излучением тьмы. И только из самой последней двери, такой же угрюмой и страшной, как все, таинственно, едва ощутимо для глаз изливалось сияние. У этой двери воздух желтый, как рыбий жир, насыщенный железной пудрой и частицами больной плоти, странно светился. Источником света были не грязные, ввинченные в потолок лампы, а загадочный светоч, упрятанный в глубь каземата.

— Хочу туда, — сказал Алексей. — Откройте ту дверь.

— Да там все то же. Такая же мразь, — произнес Маркиросов.

— Будьте любезны, откройте дверь.

Это было сказано так спокойно и холодно, с такой неколебимой властностью, что Маркиросов повиновался и пошел открывать.

Он возился долго. Дверь не открывалась. Его колдовская пластинка не срабатывала. Он стучал по замку. Наконец дверь распахнулась, и оттуда пахнуло не тленом, не зловоньем неопрятного тела, а странной свежестью, смолистой сладостью, какая бывает в намоленной церкви.

Алексей приблизился. Сквозь решетку он увидел сумрачную, как тесная пещера, камеру. На железной койке, один, без сокамерников сидел старик, изможденный, в ветхой, прорванной во многих местах одежде, из которой выступали костистые конечности. Его череп был голый, синеватого цвета, кожа на лице повисла серыми складками, нос согнулся к верхней губе, а рот, лишенный зубов, провалился. Глаза заросли бровями. Выделялись большие, неестественно оттопыренные уши. Он сидел, сгорбившись, неподвижно, опустив между колен руки с коричневыми безжизненными кистями. Он был похож на отшельника в пещере, какие изображаются на иконах, и Алексей стал искать глазами ворона, который приносит отшельнику пищу.

— Заходи, я ждал тебя, — услышал он внятный голос, в котором, несмотря на усталость, чувствовалась тихая радость. — Знал, что придешь.

От этого проникновенного, задушевного голоса, от тихого, струящегося из камеры света голова Алексея закружилась. Все на мгновение исчезло. Маркиросов с раздраженным лицом, стоящие в отдалении охранники, ряд тусклых, ввинченных в потолок ламп, решетка камеры. А когда очнулся, сидел на табуретке перед узником. Дверь в камеру была закрыта. Он находился один на один с человеком, в котором, по необъяснимым приметам, узнал Юрия Гагарина.

Тот говорил, и начало его повествования пришлось на минуты обморока, поэтому Алексей стал слышать старика не с первых слов, а лишь с момента, когда обрел способность понимать.

— Боль перегрузок стала проходить, и я вошел в свободный полет, в невесомость. И такая легкость, такая благодать неземная. Тяжести нет никакой, тела нет, костей нет, ничего материального, а одна душа. И она поет. Нет воли, нет мысли, нет желания, а одно только счастье. Земля голубая, серебряная, зеленая, золотая. Вижу все реки, все горы, все океаны. И люблю. Землю люблю, как мать родную. Любуюсь на нее, ненаглядную. Я — сын земли. Я — сын неба. Люблю тебя, Земля-матушка. Чувствую, что навстречу моей любви откликается другая любовь. Как будто свет приближается. Лечу над Тихим океаном, вижу водную рябь, вижу лайнер, как белую чайку, вижу черную черточку — всплывшую подводную лодку. А свет приближается. Окружил мой корабль, как будто я вошел в сияющее облако. Я посмотрел на часы: 17.43 по Москве. И чувствую, что меня из корабля вынимают, проносят сквозь обшивку и помещают в огромный кристалл, где во множестве граней, в несчетных плоскостях, в бесчисленных измерениях летают вспышки света, преломляются лучи, горят спектры, переливаются из грани в грань, из пространства в пространство волшебные радуги. Будто составлено вместе множество зеркал, и все отражают друг друга, и от этого образуется сверкающая бесконечность. Повсюду, как птицы в небе, летают души, резвятся, ликуют, купаются в спектрах и радугах, несутся в пучках лучей. «Где я? — спрашиваю. И чей-то голос, не звуком, а сияющей радугой, мне отвечает: «Ты в раю. Тебе дано узнать, как устроен рай, измерить его, снять чертежи. Запомнить «Формулу Рая» и принести эту формулу на Землю. Постройте вашу земную жизнь по «Формуле Рая», и жизнь будет протекать без болезней, печалей. Люди забудут ненависть, перестанут убивать, умирать от страшных болезней и познают жизнь вечную»…