Вирши левши

Наедине с самим собой
не оглушен я тишиной,
не обделен блаженством встреч
со всеми, чья затихла речь
давно,
и чьих сердец тепло
в неведомые дали утекло…
Во мне звучат те голоса,
чья не померкнет никогда краса,
и чьим добром в потоке дней
я защищен всего верней,
и правдой чьей я окрылен
в преддверье праведных времен,
и верой их я жив-здоров
в сетях бессмысленных миров.
С самим собой наедине,
не наяву и не во сне,
я в окружении родных
внемлю
в тиши
безмолвью их…

«Меня вселили в дом стеклянный…»

60/5

Меня вселили в дом стеклянный

в нем даже стулья из стекла

средь комнат скользких как стаканы

жизнь струйкой липкой потекла

мой кров как воздух стал прозрачен

для обозрения раскрыт

и я сквозь шторы и ковры

лучами взглядов перехвачен

теперь нельзя уединиться и душу в дневнике излить и нет возможности отлить

наедине без очевидцев…

вдруг обернулся дом бутылкой

я в ней жужжу как стрекоза

так это сон – проснусь

затылком не буду чувствовать

глаза?

«О, полужизнь – не полусмерть…»

90/6

О, полужизнь – не полусмерть:
когда не в силах ты посметь
и жизнь всю целиком вдохнуть,
чтобы вздымалась счастьем грудь,
и совершенство бытия
всей первозданностью
вошло в тебя,
чтоб от вселенской полноты
дни стали бы, как свет, просты,
а ночи исчерпали б тьму —
чтоб не досталась никому!

В трамвае

60/6

О разве знал я получая
из рук кондуктора билет
что в этом бешеном трамвае
мне места не было и нет
о разве знал толпою сжатый
что решена моя судьба
о разве знал я что вожатый
взял и сошел в пути с ума
о разве знал я что случится
о разве мог тогда я знать
что в никуда трамвай мой мчится
что остановкам не бывать
о разве знал я протолкавшись
к дверям где должен выход быть
что сумасшедший рассмеявшись
успел их наглухо закрыть.

«А я бесстыдно беззащитный…»

Сердце, на камни упав,

Скорбно разбилось на песни…

Владимир Набоков

90/7

А я бесстыдно беззащитный,
я сердце миру оголил
и выронил его на плиты,
чтоб остудить вселенский пыл.
Я душу бросил под колеса –
не завизжали тормоза,
лишь посмотрели наземь косо
и быстро отвели глаза.
Я рвался правдой поделиться,
в толпе рассыпал жемчуг строф:
листовки! – тотчас бдительные лица
определили…
Был приговор суров.
Потом я стал чураться люда,
затих в бесчувственной тиши,
боясь простого пересуда
и сплетен, и молвы и лжи,
страшась отравой пересмотра
в безмолвии возвысить глас,
чтоб не настало утро монстра,
манкуртов не вознесся класс.

«Я помню на той предпосадочной пьянке…»

60/7

Я помню на той
предпосадочной пьянке
историей ставшей уже
кто-то сказал
что вернулся с полянки
где на минус сидел этаже
я сразу тогда бороде и поверил
что за правду сидел за народ
а он небритый отродье берии
в кабинете там был сексот
и вот я теперь
в подземелья внедренный
с охраной хожу на допрос
любовью к России родной
разъяренный
на себя сам строчу
донос

31 декабря 1999 года

90/8