Виолончелистка

По-видимому, у нее имелся особый код доступа в самые различные миры, и она без особых усилий вживалась в каждый из них. Исключением оставалось лишь искусство, это было воистину священное мерило. Иногда ненависть Юдит ко всему, что, по ее мнению, шло вразрез с искусством, принимала ветхозаветные черты, что в столь юной особе выглядело забавно. Почта вызывала ее нарекания за ужасный рисунок почтовых марок. Явно сбитому с толку старосте деревни Юдит досконально растолковала, почему следует снести только что построенный новомодный колодец — он, видите ли, не гармонирует с домами на центральной площади. Владелец табачной лавки получил нагоняй за безвкусно оформленную витрину. Отправив старые образцы в урну, Юдит вместо них собственноручно инсталлировала новые — владелец был настолько шокирован, что даже почти и не возражал против столь бесцеремонного вмешательства в бизнес.

Юдит была свято убеждена, что люди обретают право называть себя людьми лишь при условии, что жизнь их протекает в окружении красивых вещей. А вот какие из них могут считаться красивыми, это уж определять ей. Я готов был согласиться, что колодец в стиле «техно», мягко говоря, никудышно сочетался с кирпичными стенами домов, что самые ходовые почтовые марки Франции вряд ли могут претендовать на шедевр и что крохотная витринка мсье Обрийе не способна навести на мысль о прекрасном.

Меня озадачивала полнейшая нетерпимость, с которой Юдит стояла на своем. Здесь природа, о ней следует не забывать никогда, мы обязаны считаться с ней, принимать ее во внимание и оберегать от посягательств, там — превращенное в религию искусство, его обрядовость должна соблюдаться неукоснительно. Мы совершили по отношению к мсье Обрийе акт спасения, утверждала Юдит, а владелец табачной лавчонки тем временем с кислым видом обозревал свою порядком опустевшую витрину. Желал ли бедняга спасения, Юдит уже не интересовало, равно как и то, что теперь кое-кто из постоянных покупателей, до сей поры чувствовавших себя комфортно в его темной клетушке, возьмет да и перекинется на супермаркет.

Тот, кто носит в себе столь взаимоисключающие тенденции, должен быть мастером по части перевоплощений. Возможно, эта девушка до сих пор так и не разобралась в своем характере. Или же передо мной решили представить все маски враз, чтобы я мог выбрать наиболее мне подходящую и признать ее раз и навсегда?

Я предпочитал помалкивать.

До сих пор я ощущал лишь одно чувство внутри себя — пустоту, приятную ласкающую тело пустоту, некое лишенное обстановки пространство, на котором можно было соорудить что угодно, дайте только время. Юдит своими многообразнейшими интересами, заботами обо всех и вся, своими склонностями и привязанностями сумела дать в известной степени верное представление о себе, и отныне у меня уже не оставалось сомнений, что передо мной тип женщины, агрессивно противопоставляющей себя любому, кто попытается претендовать на самостоятельность. Так и возникали смешения, накладки, неадекватные взрывы чувств, нередко весьма досадные.

Досадные в первую очередь для меня, но и для нее тоже.

Одним из ее многочисленных святилищ была кухня. И хотя, собственно, кухня принадлежала мне и была обустроена в соответствии с моими желаниями и предпочтениями, сформировавшимися за долгие годы, Юдит со свойственной ей стремительностью овладела и этим участком пространства. Ножи, испокон веку лежавшие справа в корзине, что куда удобнее при частом их употреблении, внезапно переместились налево, а ложки, которые предпочитала Юдит, занимали теперь отведенный ножам отсек. Подобная участь ожидала и чашки, и тарелки, и кастрюли. Даже моя любимая чашка, уникальная посудина, всегда стоявшая у плиты, стала жертвой принудительного перемещения — Юдит настырно добивалась от меня, чтобы мы с ней пили из одинаковых чашек, а поскольку в шкафу двух одинаковых не отыскалось, они были срочно приобретены.

Каждый вечер Юдит полчаса уделяла дневниковым записям. Дневник представлял собой маленькую бесформенную записную книжку с волнистыми от обилия разнообразных чернил страницами, которая не захлопывалась плотно, что придавало ей фривольно-откровенный вид. Впрочем, Юдит не было нужды соблюдать конспирацию — история ее полной страданий борьбы с эгоцентричным, неразговорчивым и своевольным композитором доверялась бумаге на венгерском языке. Напротив, нередко она специально бросала дневник на кухне раскрытым, дабы подстегнуть мое естественное любопытство.