Вильямс

А потом неутомимый руководитель принимался за новые труды. После обеда он снова возвращался к себе на кафедру и приступал к кропотливой работе на контрольно-семенной станции. Имея всего одного помощника, он должен был сам выполнять значительную долю чисто механической работы по сортировке и разбору проверяемых семян. Он совмещал это занятие с консультациями и беседами со студентами. Ежедневно то один, то другой, то сразу несколько студентов являлись к профессору за разъяснениями и советами. Методически сортируя семена, ведя им строгий счет, Вильямс одновременно умело направлял беседу, стараясь, чтобы его ученики сами приходили к пониманию неясного для них вопроса. Студенты не всегда понимали значение этого разбора семян, которым их руководитель занимался между делом, как бы для развлечения — будто четки перебирал. В таких случаях Вильямс умел невзначай показать важность этого дела, требующего исключительного внимания и точности.

«Не зная, куда девать руки от волнения, разговаривая в первый раз с Василием Робертовичем, — вспоминал профессор П. А. Мантейфель, — я взял из кучи пшеницы, насыпанной на его столе, два зернышка — и получил такой урок, после которого уже никогда не прикасался к столам, на которых велась научная работа.

— Как жаль, что вы нарушили у меня среднюю пробу от десяти тысяч пудов, — сказал он.

Я ахнул и уронил зерна на пол. но профессор сейчас же ласково успокоил, сказав:

— Я пошутил, но ведь это могла бы быть и проба».

Вильямс засиживался в своей лаборатории до позднего вечера. А когда кто-нибудь из его учеников проходил глубокой ночью мимо знакомого двухэтажного домика, окно кабинета Вильямса было ярко освещено: ученый еще не считал свой рабочий день оконченным. Он сидел, склонившись над лупой, за срочным анализом новой партии семян или заполнял своим четким прямым почерком большие линованные листы бумаги, работая до зари над новой рукописью.

Каждодневный, упорный, непрерывный труд ученого, работавшего с исключительным мастерством и редким изяществом, настойчивое и непреклонное стремление к осуществлению больших научных целей, готовность отдать подобной цели годы и годы исканий, трудов и бессонных ночей — все это было для учеников Вильямса прекрасным образцом для подражания.

Но, работая так напряженно, Вильямс не превращался в фанатика, в жреца науки, не признающего никаких других интересов в жизни. Он был человеком самых разносторонних интересов и меньше всего хотел видеть в своих учениках ограниченных специалистов, замкнутых в узком кругу чисто агрономических проблем. Он зло издевался над подобными сухарями от науки и говорил, что они напоминают ему тех людей, о которых Козьма Прутков сказал: «Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння».

Вильямс был знатоком и ценителем искусства и литературы, и он хотел, чтобы его ученики также были всесторонне развитыми людьми, умеющими оценить все духовные сокровища, созданные человеческим гением. Обладая прекрасной памятью, он любил между делом проверять литературные познания своих учеников и сотрудников, чаще всего это происходило во время традиционного чаепития.

Когда у Вильямса появлялась особая лукавинка в глазах, хорошо знакомая его ученикам, они знали — сейчас он им что-нибудь поднесет неожиданное. И Вильямс, по ходу беседы, вдруг продекламирует какое-нибудь двустишие или меткую фразу и, хитро прищурившись, спросит:

— Ну, откуда это?

И если никто не прерывает наступившего молчания, он, махнув рукой, скажет:

— Эх вы, знатоки! Это же Пушкин. Или:

— Это Гоголь. Помните «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»? Это же Иван Никифорович сказал.

И он с особым чувством удовлетворения смотрел на тех, кто с каждым днем все чаще и чаще угадывал автора произносимых им строк и фраз.

Вильямс ценил не только литературу, но был и блестящим знатоком музыки. Он полюбил ее с детства, часами слушая игру своей старшей сестры. Вильямс даже подумывал в юности, не стать ли ему певцом. Но больше всего он любил рояль и симфоническую музыку. Его друзьями были многие музыканты, с которыми его знакомила сестра. Мария Александровна, так же как и муж, любила музыку, и в первые годы их брака Вильямсы были постоянными посетителями оперы и симфонических концертов.

Но здоровье Марии Александровны, особенно после рождения второго сына, становилось все хуже и хуже, и она не могла уже выезжать в город, а к 1903 году она уже почти не ходила и передвигалась по дому в кресле. И тогда у Вильямсов на квартире стали устраиваться музыкальные вечера.

Здесь собирался кружок молодых музыкантов — друзей Вильямсов, в будущем выдающихся деятелей русской музыки: пианистка Елена Александровна Бекман-Щербина; дочь Демьянова, тоже начинающая пианистка Валентина Николаевна; студент Петровки Станислав Шацкий, у которого был превосходный драматический тенор; молодая, рано скончавшаяся певица Гукова, только что начавшая петь в Большом театре. На эти домашние концерты собиралось много молодежи.