Вилья на час

Я открыла глаза. Серые глаза оставались на прежнем месте. Лицо в лицо. Плечи в плечи. Грудь в грудь! Что?!

Я попыталась скинуть с себя Альберта, но только лишь оказалась сверху с расправленными крыльями, закрывшими наши тела от любопытной луны.

— Как ты мог?! — царапала я ему лицо короткими ногтями, не нанося никакого ущерба.

— Я начал делать искусственное дыхание, — хохотал Альберт, ловя губами мои кошачьи лапы. — А остальное получилось само собой. Я потерял контроль. Прекрати! Я ведь просто хотел тебя оживить. Я не некрофил, если тебя это так тревожит. Да прекрати лупасить меня!

Кошачьи лапки превратились в кулаки, а грудь Альберта — в боксерскую грушу.

— Неблагодарная…

Только я заткнула его поцелуем, а потом сказала: — Спасибо.

— У меня с обездвиженным телом было в первый раз. Так что можешь не благодарить. Баш на баш вышел.

Я вновь занесла руку, но не ударила.

— Я говорю тебе спасибо за маму, — держала я кулак перед самым его носом, — а совсем не за…

— Ну, — скривился Альберт, вытягивая шею, чтобы достать языком мой кулак, — с крыльями, это ты сама. Я ждал благодарности за… — он подмигнул. — Плащ…

Я слезла с Альберта — он не швырнул меня голой на голый асфальт, а заботливо подстелил плащ. А вся моя одежда валялась непонятно где.

— Кофта твоя в дырках. Я надеялся, что крылья вырастут, когда ты будешь голой. Увы, всего не предусмотришь в этих делах. Но одно я знаю точно — еще один раз с мертвой сегодня я не смогу, так что скидывай крылья, пока вновь не окостенела.

Я побледнела. Наверное. Потому что лицо перестало гореть.

— Как?

Альберт пожал плечами.

— Потрись о забор.

Не спрашивая, почему, я пересчитала все доски — не помогло. Альберт поймал мое мокрое лицо в ладони и слизал с губ слезы.

— Видно, только рога скидывают, а крылья обламывают.

Он издевался! Я занесла руку, но Альберт проворно поймал ее и завел мне за спину.

— Ломай по одному перу. Так легче и быстрее.

Не шутит, что ли? Кажется, нет. Идиотская улыбка исчезла.

— Можешь сделать это за меня? — взмолилась я, но он покачал головой:

— Мне нравится дарить. Чтобы обламывать крылья, найдется много других мужчин. Но сейчас мы здесь одни, и время уходит. Так что сделай это сама. Не тяни, будет не так больно.

Я схватила первое перо, пригнула к земле и взвыла от боли. Вокруг летали стаи светлячков. Или у меня просто посыпались из глаз искры. Альберт поднял меня с колен и ткнул лицом в свою грудь, укутанную в плащ. Благоразумно. Пожалел свою кожу! Я вцепилась зубами в ткань и надломила следующее перо, подставляя под губы Альберта макушку. Он остался висеть надо мной, даже когда я уже в агонии валялась на груде сломанных перьев.

— Терпи, Виктория! Терпи! Боль не навсегда, — шептал он, зарываясь в мои волосы, а я тряслась от страха, что он сейчас коснется моей спины. — Прости меня, прости… Я не мог представить, насколько это больно…

Слова легли бальзамом на растерзанную спину.

— Это не больно, — я встала на четвереньки. Дальше уже не хватило сил. — На кладбище было больнее.

Вскинув голову, я увидела в глазах Альберта жуткую боль…

— О, нет, нет! — спохватилась я. — Не когда я танцевала с тобой вчера ночью, а утром три года назад, когда хоронили маму.

Альберт осторожно потянул меня вверх. Я встала на цыпочки, все еще не веря, что могу ходить. Затем сжала за спиной пальцы и попыталась свести лопатки вместе. Закусив губы от боли, я так и замерла — вытянувшись стрункой с высоко поднятой головой. Я боялась повторения боли и потому не разводила лопатки.

— Браво! — Альберт зааплодировал. — Так и ходи, Виктория! Так и ходи! Не позволяй боли вернуться.

Я смотрела в его глаза. Такие близкие. Как два огромных зеркала. И в обоих была я, но вот мои глаза вновь заслезились, и из двух я превратилась в тысячи размытых фигур. Альберт накинул мне на плечи плащ. Сам надел пиджак, повязал на шею мокрую рубашку, точно шарф, и присел подле меня, чтобы мне легче было влезть в джинсы. Затем встряхнул кофту. Она порвалась лишь на спине, но я не хотела ее надевать. Она напоминала о Димке. А ему не было в моей новой жизни места даже в виде кофты.

— Я донесу кофту до первой урны, — понял меня Альберт. — А тебя босую понесу на руках до самого номера. Я не умею летать, так что за кроссовками на небо не отправляй.

Он поднял меня очень бережно, спиной от себя, чтобы не причинить лишней боли и заодно подставить раны прохладному ветру. Похоже, завтра снова будет лить. Целый день. Последний день.

— А если кроссовки свалятся кому-то на голову? — сумел выдать мой истерзанный болью мозг.

— Значит, этот кто-то заслужил получить кроссовкой по башке. Кому поцелуи, — Альберт коснулся моих губ и улыбнулся. — А кому шишки. Все честно.

Я поежилась от ветра.

— Скоро согреешься под одеялом. Потерпи.

— А здесь ночью можно купить шнапс?

Улыбка пропала с губ Альберта, и я поспешила разъяснить просьбу:

— Мне помянуть надо. Я наконец-то простилась с мамой. Понимаешь?

— Понимаю. Только мама хочет видеть дочь улыбающейся, а не пьяной.