Вилья на час

А в ответ тишина. Я позвала снова, не желая верить, что он бросил меня на рассвете. Плащ был с ним. Мог бы закутаться в него и спрятаться в тени деревьев. Бросать меня одну там, где бродят злые дядьки с овчарками — форменное свинство, но от сумасшедших особой порядочности ждать не приходится. Чем он умудрился меня напоить, что я уснула на берегу да еще насмотрелась во сне такого бреда, что врагу не пожелаешь. И на каком, интересно, моменте кончилась реальность и начался кошмар? И чего я не помню? Мы действительно купались?

Я ощупала себя. Даже волосы сухие. Правда, спутанные, так и спала ведь не на подушке! А кроссовки — я пошевелила пальцами — их нет. Дурацкая шутка! Ну, а что от дурака ждать?!

Я провела языком по зубам — какую дрянь мы… Вернее, я сожрала?! Потерла передние зубы пальцами. Вроде отошло. Поднялась, отряхнулась и решила взглянуть на свое отражение. Хоть удостоверюсь, что лицо не грязное — а то распугаю всех старичков в гостинице.

Спина от сна на твердой земле ныла. Безумно. Я нагнулась к воде и отшатнулась, бормоча что-то нечленораздельное на смеси русского с английским. Над плечами вздымались треугольники крыльев.

— Альберт! — закричала я в ужасе и обернулась.

Но тут же зажмурилась и спрятала глаза в траву, которая из зеленой стала превращаться в золотую. В золотую дорожку, на которую я ступила босыми ногами, так и не подняв головы. И даже не подумав, куда и зачем иду.

— Вика!

Я замерла, подняла глаза и ахнула:

— Мама!

Я продолжала спать. Отсюда и крылья. Только в извечный кошмар затесался еще и кошмар наяву в лице Альберта. Мама, как живая, стояла передо мной:

— Вика!

— Мама!

Вика! Мама! Так и повторяли мы, не делая друг к другу и шага. Ноги окаменели. Как и все внутри. Я не позволяла себе поверить в реальность видения. Я сплю. Сплю. Или нахожусь под наркотиками. Какая разница? Все, как обычно: мама в любимом темном платье с золотыми крапинками, в котором я положила ее в гроб, раскинув руки, выходит ко мне из яркого белого облака. Выходит… И я тяну к ней руки и не могу дотянуться. Тяну и просыпаюсь в слезах. Сейчас глаза тоже влажные, но я не просыпаюсь. Минуту, две, пять… Продолжаю тянуть руки. К маме. К ней. К живой. Пусть только во сне, но живой.

Не смею смахнуть слезы, которые уже градом катятся по щекам. Пусть этот сон не кончается. Пусть я вечность буду стоять здесь с протянутыми руками. И моя надежда коснуться мамы не будет никогда разрушена звуком будильника.

— Вика! Подойди же ко мне, доченька!

Ноги из каменных становятся ватными, но я делаю шаг. Один. Мама делает два. Я

— три. Мама — пять. И вот я уже бегу и падаю ей на грудь, не видя за слезами золотых вкраплений на материи платья. Мама вытирает мне глаза ладонью — теплой, живой, немного шершавой, как обычно. Я пытаюсь что-то сказать, но только гласные звуки срываются с губ, в основном звук «А».

Мама целует меня в лоб, щеки, губы, а я влажными глазами ищу на ее лице следы белил, скрывших в день похорон последствия аварии — их нет, одни морщинки — все до единой и плюс еще одна — та, что появилась, когда я в то последнее утро шарахнула дверью.

— Прости меня, прости, — наконец произнесла я первое слово и добавила к нему самое первое: — Мама! Мамочка…

И снова ткнулась носом ей в плечо. Мягкое, не то, что эта ледяная подушка.

— За что ты просишь прощение? — спросила она с той же улыбкой, с какой просила показать рисунки из детского сада.

Я покачала головой и хотела спрятать глаза, но испугалась, что мама исчезнет. Уже навсегда.

— Я не помню, мама. Не помню. Но ты обиделась. Я знаю.

— А я помню, — мама провела рукой по моим волосам. — Только не скажу. Но я тебя простила. Как ты закрыла дверь, так сразу и простила.

— Мама… — Я крепче обхватила ее за шею. — Мамочка, спасибо! Мамочка, как же я тебя люблю. Как мне без тебя плохо. Мама, я не хочу, не хочу…

— Ты должна, — мама отстранила меня и взглянула слишком строго, будто ругала за не сделанную домашку. — Ты столько всего еще должна сделать. Только об одном прошу — не принимай его обратно.

Я на целую секунду впала в ступор, решив, что мама говорит про Альберта. Нет, конечно же, это Димка. Она просто не знает…

— Мам, Лена ведь бе…

— Уже нет, — перебила меня мама, беря за руку. — Он уже ангелочек. Ему будет здесь лучше. Не принимай Диму обратно.

— Ты что, мам! — В жизни я бы отскочила и возмущенно замахала руками, но сейчас я боялась потерять мамины пальцы. Потерять навсегда после трех лет. — Никогда! Я уже забыла Димку и не буду больше плакать, обещаю. Мам, как ты здесь?

— Хорошо, — улыбнулась она. — Жду тебя. И буду ждать еще очень долго. Не торопись, — и тут же добавила: — Кто мог подумать, что я увижу тебя.

— Я тоже не могла подумать.

Я пошевелила плечами, и мама заулыбалась, глядя на дрожащие за моей спиной крылья.

— Как у ангела, — прошептала она.

— Нет, мама, как у Вильи. У девушки, которая при жизни очень любила танцевать.

— При жизни? — мамин голос дрогнул. — Не говори так. Ты живая, моя доченька. Живая.