Виктор Вавич

— А ну, дай-ка! — И Башкин взял велосипед за ручку. Он прокатил велосипед по тряскому тротуару. Седок подпрыгивал и решал: плакать или это ничего. Другой догонял, он зло смотрел на Башкина.

Башкин выпрямился и спросил, запыхавшись:

— Тебя как звать?

— Это мой велосипед, — сказал мальчик и взялся за ручку.

Башкин засмеялся. Мальчишка спихнул с сиденья товарища и поволок велосипед в сторону. Велосипед забренчал по камням. Башкин все стоял и насильно улыбался. Мальчишка обернулся и высунул язык. Башкин оглянулся. С той стороны улицы смотрел на него человек, смотрел без улыбки, лениво. Он отвернулся и не торопясь пошел прочь. Человек в полупальто и фуражке — как будто разносчик без дела.

«Противно, что видели», — думал Башкин. Но снова он услыхал, как мурлыкает улица на солнце, встряхнулся и веселыми ногами пошел, толкаясь, по тротуару.

Вспомнил, как было у Тиктиных, и сбавил ходу.

— Нет, нет, — шептал Башкин, — могло же этого не быть, ничего… никаких Тиктиных. Все можно заново. Стереть… — и Башкин провел в воздухе рукой, — как с доски.

Он вспомнил, как говорил француз в гимназии: «Effacez са!»[2] — и ученики стирали с классной доски.

«По-новому, по-новому начну», — думал Башкин. Он не знал еще, как — и весело шагал вперед.

Он остановился около книжной витрины и стал разглядывать книги. Хотелось купить что-нибудь новое и серьезное.

«Опыт исследования органов внешних чувств речной миноги» — читал Башкин и глядел на мелькавшие в зеркальном стекле отражения прохожих.

Опять человек в полупальто. Башкин почувствовал, будто что-то жмет между лопатками. Он поерзал спиной и оглянулся.

Человек стоял против колонны с афишами: он глядел на Башкина и тотчас перевел глаза на афишу.

С. и С.

Башкин колебался между двумя чувствами: «Все сволочи и мальчишки тоже. Тина и паутина. Плевать, плевать», — губы отвисали тогда на скучном лице. — «Или по-новому. Бодро, бойко, весело, с искрой», — и Башкин улыбался и шагал скорей.

У него было три урока в этот день.

Один урок он дал скучно и плевательно. Но два другие прошли бойко. Ласково и весело вышло с Колей.

Дома Башкин шутил со старухой. А вечером сел писать «Мысли». Очень хотелось утвердиться по-новому. Он надеялся, что удастся выработать тезисы. Тезисы, по которым жить. Он достал пакет с открытками и решил уничтожить.

«Уничтожу! Сожгу! Прогляжу напоследки один раз — и в печку! Ах, чепуха какая», — думал весело Башкин и положил красавиц на письменный стол сбоку.

Он вынул тетрадь и задумался с пером в руке. Поставил цифру 1. Это тезис первый.

«Не врать! Не врать! Первое — это не врать».

Но написать: «не врать» Башкин не решился, — а вдруг кто увидит? И поставил:

«1. Н.В.».

«Я пойму, — думал Башкин, — а больше никому знать не надо… Второе! Что второе? Спокойствие. и смелость!» — решил Башкин. И он с радостью поставил:

«2. С. и С.».

Ему казалось, что вот пришла судьба и дала ему белый лист: что тут напишешь, то и твое. И ему казалось странным, как он раньше не додумался, — это так просто. И он жадно думал, чего бы еще пожелать.

Был уж второй час ночи. В окна стучал дождь, и от этого в комнате казалось уютней. Башкин прилег на кровать и думал, уткнув перо в угол рта.

Резкий звонок в коридоре. Башкин вздрогнул. Привскочил на постели. Звонок рванул еще раз. Заохала старуха за стенкой. Башкин вышел в коридор. Он часто дышал. Руки слегка тряслись.

— Спросите, спросите — кто, не отпирайте, — старуха высунула нос в двери.

— Кто там? — напряженным горлом спросил Башкин.

— Телеграмма Фоминой, — ответил голос.

— Вам телеграмма, — сказал Башкин старухе.

— Господи-светы! Познь какую.

Башкин открыл.

Два городовых и околоточный быстро протиснулись в двери. Заспанный дворник хмуро глядел на Башкина. Запахло мокрым сукном.

— Вы это будете господин Башкин? — спросил околоточный, надвигаясь на Башкина рябым, серым лицом.

Башкин растерянно отступал к своей двери. Околоточный оглянулся на дворника.

Дворник закивал головой.

— Эта, эта ихняя комната, — скучным голосом сказал дворник. Облокотился плечом о косяк и достал коричневый тряпичный кисет.

— Вы что же? Посмотреть? — сдавленно сказал Башкин и попробовал улыбнуться. Перо слегка подрагивало в его руке.

— А вот по распоряжению Охранного отделения обыск, — сказал хмурым, усталым голосом квартальный. Достал платок и обтер мокрые усы. — Садитесь! — И он указал на край кровати. — Стань здесь! — Околоточный ткнул городовому пальцем. Городовой тяжело шагнул и стал рядом с кроватью.

Старуха, придерживая на груди кофту, совала издали нос.

— Ничего, ничего, — сказал околоточный, — пусть оденется, протокол подпишет. — Околоточный тяжело упал на стул и сдвинул шапку на затылок. Он, пыхтя, потянул ящик стола.

— Тут есть не мое… — сказал Башкин и дернулся с кровати. Городовой протянул толстый, как бревно, черный рукав шинели.

— На месте сидите.

— Это все разберут… там, — скучно и важно мямлил околоточный, перелистывая «Мысли» Башкина. — Тэ-экс… — и отложил в сторону. — Оружия нет? — спросил квартальный, не поворачиваясь.