Виктор Вавич

Пассажиры начали спрыгивать и сразу кучей голосов, охрипших, сбивчивых, хлынули на проводника. В других вагонах хлопали двери. Санька несколько секунд потолкался и сделал два больших шага в темноту. Он делал их легко по прелой траве и вот быстро, быстрее, и отдал ноги страху, и страх нес его по степи вдаль, все равно, дальше, дальше.

В два часа ночи Санька, уже в студенческой форме, тыкал ключом в парадную дверь, не попадал, пошатывался — очень кстати и шатает, как из кабака приплелся, — Санька оглядывал улицу, пока вертел ключом. Ночной сторож мирно шагал по пустой мостовой. Сторож поровнялся, взглянул, повернул назад.

— Что, дождя завтра не будет? — спросил, не выдержал Санька. Сторож запрокинул голову:

— Не, не должно.

Санька пошатывался по-пьяному на пустой темной лестнице. Пошатывался и дома, один у себя в комнате. Он стал раздеваться, вдруг пошел без сапог в столовую, отпер тихонько буфет, нащупал графинчик. Рука прыгала, когда Санька пил из горлышка. Скорее, скорее. Он выпил все и не чуял водки, шло как вода. Санька лег, не снимая брюк. Потом вскочил. Вынул из брюк браунинг. Огляделся в полутьме. Подошел на цыпочках к шкафу, заложил руку с браунингом на шкаф, подержал секунду, снял. Оглядывал комнату. Сунул браунинг под подушку, разделся и лег. Он положил голову на подушку и вдруг ясно услышал тот самый тонкий, пронзительный свист. Он отдернул ухо от подушки. Кровать опять скрипнула.

Утром Санька, не пивши чаю, прямо из своей комнаты пошел в университет. Санька никогда так не вглядывался в лица — прямо вцеплялся глазами, и хотелось вмиг, одним рывком, ободрать физиономию, узнать — кто? Не шпик? Моментами казалось в людской густоте, что шпики, шпики, как мухи, стаей вьются уже сзади, кругом. Санька замедлял шаг, отходил к витринам. В университете Санька насвистывал повеселее в лаборатории, разговаривал, много разговаривал, и с теми, кого не любил.

«Нет, все же обыкновенно», — и Санька поддавал веселости. Но время шло толчками. Саньке казалось, что уж три, но, наверно, нет двенадцати. Санька выскочил из университета. Но в разгоне веселости прошел два квартала. «Это кажется только, что за мной идут», — но ноги поддавали быстрей, и Санька не оглядывался. На половине лестницы к Ржевским Санька остановился. Прождал минуту — никого.

Танечка завтракала с отцом. Сидела хозяйкой, и Санька не понял, отчего одно Танечкино лицо светит за столом, светит, как в сиянии. Танечка поднялась и незаметно поправила рукой воротничок — это был «цвет», и его первый раз Санька видел на Тане.

Ржевский радушно улыбался, выдернул салфетку из-за борта, здоровался:

— Вот кстати! Садитесь, — он отодвинул стул и давил грушу звонка. — Да чего ж она! Заснула? — и он быстрыми шажками вышел из комнаты.

— Танечка, — выдохнул Санька всем вздохом, — знаешь, мне надо…

Таня глядела в глаза, на секунду затаила дух и вдруг замахала рукой:

— Не говори, милый, не говори никому, и мне не говори. Слышишь?

В это время вошел Ржевский, горничная быстро топала сзади.

— Что же ты прибор-то! Хозяйка! — говорил Ржевский. — Читали нынче в «экстренном»-то! — Ржевский садился, глядел на Саньку.

— Я хозяйка, — сказала Танечка, — и не хочу ни об «экстренном», ни о какой политике, — и Таня стукнула ножом по тарелке, — о веселом, пожалуйста.

Санька заметил, как Танечка поглядывает, как он ест. Четыре надломленных куска хлеба лежали у Саньки под рукой на скатерти.

«„Экстренное“, значит, знает весь город, каждый человек», — думал Санька. И не замечал, что ел.

«287940»

— Нюх! Ты мне не ври! Нюх! — кричал Грачек. — Нюхни — вот. — И Грачек сунул красный костлявый кулак прямо в нос Вавичу. Вавич попятился. Они одни были в кабинете Грачека.

— Ты говори, какие у тебя нитки были? Ну? Показалось? А вот тебе небо с овчинку, может, покажется. Знаешь?

Грачек прошел к окну, не глядел на Вавича.

— А револьвер его ты зачем к полицмейстеру отнес, а не сразу сюда? Финтики? А может, ты врешь, что номер 287940.

Вавич молчал и глядел то в пол, то с темной злостью взглядывал на Грачека. Грачек смотрел в стену.

— Ну так как же?

— Шел за ним до постового… — Виктор поворачивал головой.

— Слышал. Схватил сзади за руки, ногой упер в зад. Постовой обшарил, и вот браунинг! В кармане, через шинель? — бубнил в стену Грачек. — Унюхал? Что у меня в кармане? Ну? — Грачек хлопнул рукой по шинели. — Гадалка! А кто там еще обшаривал? Никто? Врешь. Знаю. Стой здесь.

Грачек шаркал ногами, вышел. И Виктор слышал, как сказал за дверями:

— Не выпускать! Не входить!

«Пусть, сволочь! — шептал Виктор. — Я самому Миллеру скажу». — И для бодрости громко зашагал по кабинету. Вдруг дверь скрипнула, и голова Сеньковского.