Виктор Вавич

Анна Григорьевна быстро вышла на лестницу, оглядывала площадку. Она перегнулась через перила, смотрела вниз и шаг за шагом спускалась по ступенькам.

— Мама! Мама! — кричал Санька из двери. Бегом догнал мать. — Да не ерунди! — Санька дернул Анну Григорьевну за руку. — Да не сходи ты с ума, пожалуйста! Пожалуйста, к чертям это, очень прошу!

Анна Григорьевна цепко держалась за перила и тянулась глядеть вниз. Она вздрогнула когда дернулась внизу входная дверь.

Санька силой оторвал Анну Григорьевну от перил, он за руку, не оглядываясь, протащил ее вверх и затолкнул в двери, захлопнул.

— Идиотство! — кричал Санька, запыхавшись. Оба студента топтались у вешалки.

— Идем, идем! — и Санька толкал их к своей комнате. — Черт его знает, с ума сходят все. Абсолютно. Одурели. Пошли ко мне!

— Ух, брат, здорово как! Ай, Кипиани! — Санька с восторгом, с завистью смотрел на белую повязку. Из нее, как из рыцарского шлема, глядело лицо; прямой чертой шла на лбу повязка.

— Пропала папаха, — махнул рукой Кипиани. — Такой сволочь, прижал конем, тут забор. Я под низ, — Кипиани присел, глянул в Саньку черным блеском.

Санька откинулся — вдруг прыгнет пружиной.

— Шапка упала, он нагайкой, я под низ и лошадь ему раз! раз! Сел лошадь! — Кипиани сел совсем на пол и оттуда глядел на Саньку. — Вот! — И Кипиани встал. Дышал на всю комнату, обводил товарищей глазами. — Тут вот! — и Кипиани резанул рукой у себя под коленками.

Минуту молчали, и шум, недавний гам стоял у всех в головах. И вдруг резкий женский вскрик — как внезапное пламя. Санька узнал голоса — бросился в двери.

В конце коридора, в передней, Анна Григорьевна держала кого-то, будто поймала вора. Санька узнал Надину шапочку.

И вот через мамино плечо глядит — протянула взгляд через весь коридор и так смотрит, как будто уезжает, как будто из вагона через стекло, когда нельзя уж крикнуть последних слов. Санька двинулся рывком. Но Надя вдруг вырвала шею из маминых рук.

— Ну, оставь, ну, довольно. Цела, жива, — и Надя повернулась, пошла, не раздеваясь, в свою комнату.

— Я сейчас! — крикнул Санька товарищам в двери, старался беззаботно стучать каблуками, шел к Наде.

Надя сидела в пальто и в шапочке на своей кровати.

Анна Григорьевна стояла перед ней, вся наклонилась вперед, с кулачками под подбородком. Она шевелила губами и капала слезами на пол.

Надя вскинула глазами на Саньку.

— Ну и пришла. И ничего особенного, — говорила Надя. — И чего, ей-богу, мелодрама какая-то. И ты туда же.

Надя снова взглянула на Саньку. Она резко поднялась, прошла в прихожую.

— Дайте мне умыться спокойно, — говорила Надя, с досадой сдергивала пальто.

— Ну, цела, и ладно, — сказал веселым голосом Санька, — а ты не стой, — обернулся он к Анне Григорьевне, — как Ниобея какая, а давай чаю.

Анна Григорьевна перевела глаза на сына: «улыбаться, что ли». И улыбка побыла на лице и простыла. В Надиной двери щелкнул замок.

Анна Григорьевна топталась, поворачивалась около Надиной двери.

— Ей-богу, — сказал Санька сердито, — вели ты ставить самовар, и нечего топтаться.

Анна Григорьевна повернулась к кухне.

— Вот и все, — крикнул на ходу Санька. Из своей комнаты Санька слышал горячий крик. Кипиани даже не оглянулся, когда открыл двери Санька, он наступал на товарища, он наступал головой вперед и вскидывал ее после каждой фразы, как бодал:

— Почему, говоришь, Рыбаков? Почему социал-демократ не может? — Кипиани боднул воздух. — Социал-демократ не может в деревне? Не может? Скажи, Рыбаков, почему?

— Да уж говорил, — и недовольно отвернул лицо в сторону. — Да! — вдруг обернулся он к Саньке. — Мы ведь к тебе сказать…

— Ты ерунду говорил, — Кипиани дергал Рыбакова за борт шинели.

— Да! — и Рыбаков двинулся к Саньке. — Завтра в час в столовке сходка, летучая. Будет один…

— Один! — передразнил Кипиани. — Не знаешь кто? Батин, — сказал Кипиани тихим голосом, сказал, как угрозу. — Знаешь? — Кипиани снизу глянул на Саньку, нахмурился и выставил кулак. — Ух, человек! — глухо сказал Кипиани и вдруг вскинулся и улыбкой ударило во все лицо. — Я тебе про него расскажу! Рыбаков, Рыбаков! Ай что было! Ты говоришь, в деревне! — кричал Кипиани. — Слушай оба, — он дернул Рыбакова, поставил рядом с Санькой, — слушай! Он в одной деревне, понимаешь, заделался писарь. Волостной писарь. Никто не знает, понимаешь, — и Кипиани поворачивал лицо то к Саньке, то к Рыбакову.

— Ну? — и Рыбаков пустил равнодушно дым и глядел, как он расходится.

— А ну! — крикнул Кипиани, нахмурился. — Что ты «ну»? Он рабо-та-ет, понимаешь? Он…

В это время в дверь постучали; громко, требовательно. Все оглянулись.

Санька открыл. Андрей Степанович стоял в дверях. Он глядел строго и не переступал порога.

— Можно? — Андрей Степанович чуть наклонил голову и шагнул в комнату. — Сейчас было заседание в городской Думе.

Рыбаков кивнул головой.

— Ага, понимаю.