Виктор Авилов

А вспоминая о «Ромео и Джульетте», наверное, стоит задуматься не только о сверхнапряженности работы, но и снова вспомнить о той «адаптации» спектаклей Театра на Юго-Западе к большим сценам, о которой у нас уже шла речь. Но, говоря о том, как меняется спектакль, как начинает он жить иной жизнью в другом пространстве, нельзя упускать из виду один важнейший момент: затратность артиста. Нет аппарата, который измерил бы, насколько возрастает она в условиях большого зала в чужой стране, где зрители сосредоточены не только на действии, но и на текстовых титрах, расположенных по обе стороны сцены. А Виктор Авилов принадлежал к тому типу артиста, который не умеет щадить себя. Сцена гибели Меркуцио потрясала: когда он выкрикивал свое: «Чума возьми семейства ваши оба!..» — в глазах билась смертная мука, а тело словно еще продолжало двигаться в причудливом танце-прощании с жизнью, придуманном Валерием Беляковичем. Как же он не хотел умирать, этот полный сил и желания жить, жить во что бы то ни стало, полумальчик-полумужчина Меркуцио!..

Белякович и Авилов сознательно и ярко прорисовали в спектакле фигуру Меркуцио как крупное, значительное противостояние бессмысленной вражде. Стоит вспомнить, что в это время началась чеченская война — именно поэтому персонажи «Ромео и Джульетты» дерутся не элегантными шпагами, а обрезками металлических труб, словно отпетая шпана. И сама «звуковая партитура» этих обрезков была страшнее гула орудий, потому что уже в ней, этой партитуре, Валерий Белякович очень точно находил неправедность, несправедливость происходящего перед лицом Жизни, Любви…

Они вообще очень точно понимали и дополняли друг друга, режиссер и его артист. Галина Галкина говорила: «С Валерием Романовичем у них было абсолютное взаимопонимание. Люди одного масштаба. Ну, не совсем одного… Белякович для нас — космос. А Витя… Тоже космос. Но немного другой…

И если люди понимают друг друга, одному не надо учить другого. Есть определенный уровень восприятия. Градус восприятия — природный — в человеке есть. Генетически в нем была заложена чумовая энергетика. Надо знать его родителей. Уникальный папа. Уникальная мама. Это идет от корней. Из детства. Ему не надо было ничему учиться. Надо было просто понять, что от него хотят. Будь то „Гамлет“ или „Носороги“.

Он всегда знал себе цену. В самом лучшем смысле этого слова. Потом у него было обостренное чувство справедливости, правды. Малейшее вранье — сразу чувствовал кожей. Легче было сразу признаться.

Человек, который играет такие роли, не может быть внутренне спокоен. Все взаимосвязано — его бешеная энергетика, темперамент, непримиримость… Он с ума сойдет, если не обратит внимание на несправедливость».

Вот этими чертами и наделил Виктор Авилов своего Меркуцио, кожей ощущающего всю лживость и несправедливость происходящего в Вероне…

А следующей премьерой в Театре на Юго-Западе стал спектакль «Мастер и Маргарита» по великому роману Михаила Булгакова. Валерий Белякович сам сделал инсценировку, надо сразу сказать, очень хорошую, может быть, лучшую из всех, которые мне доводилось видеть. Он не упустил ни одного пласта этого сложнейшего романа, сумел представить буквально каждого персонажа (включая эпизодические лица, появляющиеся в «Грибоедове» в момент, когда туда приходит Иван Бездомный с известием о гибели Берлиоза) выпукло и крупно. Спектакль стал поистине культовым — зрители в своем абсолютном большинстве смотрели его по три-четыре и более раз, изумляясь — каким непостижимым образом удалось режиссеру создать иллюзию совершенного совпадения сценической версии с романом. Это действительно удалось благодаря в первую очередь очень внимательному и бережному отношению к тексту, нескрываемой любви к личности Михаила Афанасьевича Булгакова и конечно же очень точному распределению ролей. Первые исполнители Мастера и Маргариты, Ирина Подкопаева и Павел Куликов, казались сошедшими со страниц романа. Так же как и Воланд — Виктор Авилов, который ни на миг не играл дьявола, инфернальную личность, мистический дух. Он создал характер крупнее человеческого, страшнее человеческого — не своим умением перемещать людей в пространстве или предсказывать их дальнейшую судьбу (этим в основном занимается его свита), а всевидением и всеведением. Потому едва ли не центральным эпизодом роли становился диалог Воланда с Левием Матвеем о свете и тьме.

«Он — настоящий Воланд», — говорили коллеги и зрители так, словно сами не раз сталкивались в жизни с этой загадочной фигурой.

Глава четвертая ВИКТОР

Валерий Белякович говорил об Авилове: «Виктор — актер-медиум. Есть актеры — „рацио“. Которые раскладывают все по полочкам. Им нужно знать предлагаемые обстоятельства: „Как вот это? Или это?“ А Авилову иногда не нужно было вообще ничего объяснять. Таковым являюсь и я. Мы одной школы. „Юго-Западной“. Он исповедовал мою веру, мое видение театра. Я этому их с самого начала обучал. Все основано на чувствах и на взаимоощущении. Иногда я показывал движение, а он его повторял. Как в зеркале.