Виктор Авилов

1980-е годы завершались для Театра на Юго-Западе постановкой, которую сегодня непременно назвали бы в театре масштабным проектом — в один вечер игралась полностью трилогия А. В. Сухово-Кобылина: «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина». Спектакль под названием «Трилогия» шел шесть часов, начинаясь не в 19.00, как обычно в театре, а в 16 часов, с двумя антрактами — не между действиями, а между пьесами. Каждая из пьес А. В. Сухово-Кобылина была поставлена в своем, только этому тексту присущем жанре — бытовая комедия «Свадьба Кречинского» трансформировалась в условный театр масок в «Деле», а затем обретала зловещую мистичность в «Смерти Тарелкина». Ритм — и внутренний, и внешний — был поистине бешеным; невероятное напряжение актерского существования захватывало зрителя, буквально парализуя его стремительной сменой событий, происходящих на подмостках. Причем это были не три спектакля, идущие по прихоти режиссера вместе, а именно трилогия. Как писала критик Зоя Владимирова: «Соприкоснувшись так тесно, три пьесы многое проявили друг в друге. Единый замысел спектакля повлек за собой и последовательное образное решение. Это не сатира в привычном смысле слова… Скорее, это сплав фантасмагории и трагедии».

Можно сказать, что впервые за восемь десятилетий исполнилась мечта Александра Васильевича Сухово-Кобылина, считавшего, что его трилогию необходимо играть именно так — все пьесы вместе в один вечер. При его жизни это произошло лишь единожды — на заре XX столетия в театре А. С. Суворина, но значительного успеха спектакль не снискал даже и у самого драматурга. Что же касается зрителей, они были разочарованы архаичностью сухово-кобылинского сочинения, его «несвоевременностью».

Валерий Белякович обратился к пьесам А. В. Сухово-Кобылина на исходе 1980-х годов, когда содержание сочинения почти забытого драматурга общество, наконец, смогло осмыслить по-настоящему; можно сказать, что они «догнали» время. Созданные явно преждевременно, когда общество (даже самый интеллектуальный его слой) не в состоянии было оценить новизну эстетики и явление принципиально нового жанра, «фантасмагорического гротеска», эти пьесы (в особенности «Дело» и «Смерть Тарелкина») оказались теперь не только ко времени и к месту — в них раскрывались те начала театра абсурда, который к тому моменту уже завоевал мировые подмостки. Спектакль Валерия Беляковича отличался динамизмом, острой злободневностью, дерзостью. Здесь он как бы давал движение развитию русской драматургии от незатейливой мелодраматической истории влюбленности Лидочки Муромской в шулера и искателя богатого приданого до страшных картин беспощадной полицейской машины и государственного произвола, опирающегося на взятки, доносы, фабрикацию «дел» и «делишек». В спектакле обличалась система, но не сама по себе — это она, уродливая система, вырастила и укрепила тех, кто творит и пестует ее, кто, подобно китам, держит ее на себе, не позволяя рухнуть.

В «Свадьбе Кречинского» персонажи, по мере развития общего (что очень важно!) сюжета, постепенно превращались в представителей изнаночного, фантомного мира. Персонажи «Дела» представали в большинстве своем уже в масках, а в «Смерти Тарелкина» перед зрителями разворачивался поистине трагический балаган, где человек переставал быть человеком.

Когда Виктор Авилов, играющий генерала Варравина, снимал маску, под ней оказывался звериный оскал куда страшнее маски. Артист Виктор Борисов вспоминает: «…Он играл генерала Варравина. Вначале спектакль игрался в масках. И когда Авилов появлялся в маске и потом снимал ее, настоящее лицо еще страшнее было. Это был такой эффект! И зал все время взрывался аплодисментами. Это сыграть невозможно. Это надо как-то чувствовать…»

И ряженый Полутатаринов, в которого «оборачивался» Варравин в поисках своих бумаг в жалком жилище «умершего» Тарелкина, был не смешон, а — страшен. Пожалуй, в актерской копилке Виктора Авилова это была единственная подобная роль — роль, в которой начисто отсутствовало что бы то ни было человеческое, а во всем своем неприкрытом ужасе царил и правил изнаночный, за-зеркальный мир низменных страстей, выгод, корысти…

Критик Игорь Золотусский писал: «…И срываются маски. И вылезает наружу человеческое подполье. И становится — к ужасу нашему — человеком. Это уже не хоровод „типов“. Не обличение „системы“. Зло не в системе, утверждает спектакль, зло в людях. И какое! И сколько! — Вот такой путь предлагают проделать зрителю. От мелодрамы о несостоявшейся свадьбе обаятельного авантюриста до симптомов кафкианских обмороков. Всего за шесть часов стремительного спектакля. В маленьком подвальчике Театра на Юго-Западе произошло событие».

Не станем здесь углубляться в спор с критиком, оценим его эмоциональное напряжение — спектакль действительно не мог никого оставить равнодушным; он вовлекал зрителей в свою орбиту, заставлял задумываться о том, о чем, быть может, многие не задумывались прежде.