Виктор Астафьев

К великому своему стыду должен признаться, что ничегошеньки не читал Вашего. Когда я об этом сказал Александру Евсеевичу Рекемчуку, он с великим сожалением и осуждением молча посмотрел на меня и вздохнул.

Виктор Петрович! Давайте-ка так: вскорости у меня выходит в „Сов. России“ сборник повестей и рассказов. Я его сразу же пришлю Вам, а Вы постарайтесь, пожалуйста, выслать мне что-нибудь свое. Ладно?

Потом: а почему Вы изволите хворать и лежать в больнице? Что с Вами? Сердце? Поезжайте в Кисловодск. Это же здорово — нарзанные ванны, циркулярный душ и черте что еще там, после которого вы способны лишь произносить междометия там, где до этого истерично взвизгивали в гневе иль обиде. Ничем Вас после нарзанных ванн не пронять. Никому и ничем! А писать после них хочется, так что дуйте в Кисловодск.

Итак, еще раз сердечное спасибо за человеческое слово. Крепко Вас обнимаю, желаю Вам крепости в костях и мышцах и чувства русского в сердце. Пишите и шлите творения.

15.01.64.

Ваш К. Воробьев».

Письмо Астафьева без даты:

«Дорогой Константин Дмитриевич!

Рад, что слова моего привета и радости по поводу Вашей доброй повести дошли до Вас. Я тоже знаю, как они необходимы и как поддерживают творческий тонус. К сожалению, россияне народ на ласку скупой, а писатели охотней говорят гадости друг о друге, чем что-то доброе. Особенно заражены этим столичные витии. Не будем подражать им ни в этом, ни в чем другом, кроме, разве, пробойности. В этом, многие из них, — горазды, а наши областники в большинстве — лохи и оттого носят последние штаны и едят хлеб с квасом, в прямом и переносном смысле!

„Каплю“, действительно, написали не Вы, а Евгений Воробьев. Я, когда вернулся из больницы, — разгляделся. А „Убиты под Москвой“ и „Крик“ — писали Вы? Я о них знаю только по критике, ибо вижу, в основном, те журналы, которые выписываю. „Неву“ и „Новый мир“ — вижу от случая к случаю.

К сожалению, я не могу Вам послать своей основной книги — сборника повестей и рассказов „Звездопад“, выходившего в „Молодой гвардии“ в 1962-м году. Нету меня этой книги. Один экземпляр остался, бо незапасливый дурак. Думал, года три книгу продавать будут, а она взяла и разошлась. Посылаю Вам книжку, собранную из рассказов, написанных на протяжении десяти лет. Не судите ее строго, там есть веши совсем наивные. Я учился и учусь писать на таких вот малютках, набиваю руку, что называется.

Спросите в библиотеке „Звездопад“ — более или менее все лучшее, что мне удалось написать, — собрано в ней. Скоро выйдет в Перми сборник рассказов и приложением к „Огоньку“ — книжечка. Будет это в марте, и я Вам охотно перешлю их, и буду ждать Вашу книгу. Мне хочется побольше знать о Вас.

Во 2-м томе нового журнала „Наш современник“ пойдет мой военный рассказ (если Лит[119] его не зарежет!). Это рассказ, над которым я бился несколько лет. Посмотрите его, если будет время, и черкните мне, если так же будет время, ибо вещь эта, для меня, очень важная. Я работаю над большой повестью уже несколько лет. Она называется „Кража“ и повествует о том, как у людей, у маленьких, украли детство и научили за это кричать „Спасибо любимому…“. Так вот рассказ „Два солдата“, о котором я Вам пишу, это разведка к повести. Он тоже о человеке, у которого украли детство, а душу — не смогли.

Ну, я чего-то расписался. Хотел коротенько. Из больницы я вышел. Начинаю помаленьку работать. Тоже собрал большой сборник рассказов в „Советскую Россию“. Редактор у меня О. В. Трунова. А у Вас кто? Может, она же? Желаю Вам хорошей работы. И крепко жму руку. Жду книгу и вестей.

Ваш В. Астафьев.

Поищите в 1-м номере „Знамени“ рассказ моего друга-сибиряка В. Сапожникова „Сивка-Бурка“. Это первая его вещь в центральной печати».

Ответ Воробьева:

«Дорогой Виктор Петрович!

Спасибо за хорошее письмо и книгу. Прочел пока только один рассказ „Старая лошадь“. Вещь сильная, впечатляющая, — вы человек богатый и щедрый сердцем. И очень русский Вы, что в наше окаянное время — великое достояние! Мне известно, что жить и писать с этим чрезвычайно трудно, но вы ведь знаете, что иначе нельзя, не стоит писать, а стало быть, жить. Черт с ними, с этой бандой верхушествующих в нашей литературе, всегда певших аллилуйю тому, кому надо было петь анафему, продававшихся оптом и в розницу за мишуру. Мы нищи хлебом, но зато „в моем сердце лежит сокровище, и ключ поручен только мне“, как сказал Блок. Это чувство радости за свою нерастраченность очень четко проявляется в лесу, на пустынном озере. Правда?

„Звездопад“ разыщу. Загляну и в „Знамя“ и напишу Вам о рассказе друга.