Вихрь

И закончил монолог фразой, звучавшей совсем уж тривиально и не шедшей ни к месту ни к лицу:

– Мы с вами не церемонимся!!!

– Я и не прошу церемониться со мной, – спокойно ответил Пётр Петрович: – это вопрос воспитания. Но приходится поневоле церемониться с законом.

– С законом! – уже совсем крикнул его высокопревосходительство.

Пётр Петрович улыбнулся уже открытой улыбкой, во всё лицо:

– Это, говорят, ваше высокопревосходительство, на Сахалине тюремные смотрители выходят из себя, когда каторжник скажет им слово: «закон». Но здесь, ваше высокопревосходительство, ещё не Сахалин. Я не каторжник. Да и вы, ваше высокопревосходительство, не тюремный смотритель. «Закон», – здесь слово, которое я прошу слушать с таким ж благоговением, с каким я его произношу!

С лица Петра Петровича исчезла улыбка.

Игра, которая его забавляла, кончилась. Он заговорил.

С изумлением слушал его высокопревосходительство слова, которые никогда не раздавались в приёмной.

И, наконец, окончательно раздражённый, что всё не удалось, что говорят ему, а не он говорит, – решил сразу оборвать Петра Петровича.

Но Пётр Петрович понял готовящийся манёвр и предупредил:

– Вот всё, что я хотел сказать вашему высокопревосходительству! – сказал он с лёгким поклоном.

Это окончательно вывело его высокопревосходительство из себя.

– Хорошо-с! – сказал он, круто повернувшись на каблуках и пошёл.

Петру Петровичу захотелось пошутить.

– Ваше высокопревосходительство, позвольте добавить ещё… – просящим тоном сказал он.

Его высокопревосходительство при просительном тоне машинально приостановился.

– Что ещё?

– До свиданья!

В ответ был такой взгляд…

– Прощайте-с!

И слышно было, как хлопнула дверь даже в другой соседней комнате.

– Я никогда не видал, чтоб человек был так великолепно взбешён! – со смехом рассказывал приятелям в номере гостиницы Пётр Петрович. – Совсем бенгальский тигр!

– А результат? – спрашивали приятели.

Результат, – на какую бы должность ни избирали Петра Петровича, – раз должность требовала утверждения, его не утверждали.

– Мирабо неподвижен. Ни шагу! Ни взад ни вперёд! – торжествуя говорил губернатор.

А Пётр Петрович говорил в сознании своей силы:

– Обречённый на ничегонеделанье, я делаю больше. Если я, – я! – ничего не могу делать, это говорит сильнее всяких дел и слов. Это ясно и понятно каждому, как иллюстрация. Это производит гораздо сильнее впечатление. Передайте, что после каждого неутверждения я получаю в десять раз больше телеграмм! – просил он, чтоб позлить губернатора.

И вот теперь, в его гостиной, в доме Кудрявцева, сидит чиновник особых поручений Стефанов и чувствует себя, как у своих, как дома и сравнивает, у Кудрявцева в доме, сравнивает Россию с какой-то бутылкой кваса.

Что же случилось? Как это случилось?

III

– Задуло! Начинается бурно! – заметил кто-то из собравшихся на совещание.

В огромной передней старого барского дома шумели.

– Прежде всего, господа, почему нас держат в передней? – обратился к толпе истерический голос.

– Да-с! – и перед хозяином дома вырос здоровенный техник, широкогрудый, в синей рубашке под расстёгнутой тужуркой. – Перед вами интеллигентные люди, представители общества, учащаяся молодёжь, сознательные рабочие, представитель печати, дамы, наконец. Вы можете разговаривать в передней с просителями на бедность. Да-с! Мы явились не за подачкою. Да-с! Мы явились требовать того, что нам принадлежит по праву. Да-с!

– Совершенно верно! – раздалось несколько голосов.

– Совершенно верно! Верно! Верно! Совершенно! – закричала вся толпа.

– Ваше поведение, г. Семенчуков…

Семенчуков, хозяин дома, смешался:

– Извините, господа… Я к вам вышел… Прошу вас в гостиную. Но я должен предупредить, что это… это не согласие на ваше присутствие в собрании. Это для переговоров. Собрание, повторяю вам, предварительное, частное. Я решительно не понимаю, при чём здесь посторонняя публика, дамы…

– Разве собираются рассказывать неприличные анекдоты, что дамам нельзя присутствовать? Да? – воскликнул репортёр.

В публике засмеялись.

– Это частное совещание, повторяю вам, – продолжал хозяин дома, – земских деятелей, городских, приглашённых лиц.

– Вопрос о Государственной Думе не может быть делом частным! Это не вопрос об именинном пироге. Дело общественное! – прокричал из толпы безапелляционный голос.

– Опять канцелярия! И тут тайна! – раздался даже с отчаянием грубый голос, вероятно, рабочего. – Чем же это лучше?..

– Вы начинаете требовать свободы слова, печати, собраний с того, что воспрещаете гласность! Очень хорошо! – зазвенел опять голос репортёра.

– Это ваш первый экзамен! – крикнул женский голос.

– Вы срезались!

– Ловко! Недурно! Очень хорошо, господа!..

– Господа! Он нас ставит виновниками! Он нас ставит пред общественным мнением… – бегал среди собравшихся на совещание Семён Семёнович Мамонов, бывший предводитель. – Он ставит наш бланк на своём запрещении. Согласитесь, что это…

– Перепугался? – улыбнулся Пётр Петрович Кудрявцев.

– Я всегда привык уважать общественное мнение, – огрызнулся Мамонов. – Я не околоточный надзиратель, чтобы держаться мнения: «Тащи и не пущай».