Видит Бог

— Доколе дитя было живо, — сказал я, ухитряясь сохранять ровность тона, — я постился и плакал, ибо думал: кто знает, не помилует ли меня Господь, и дитя останется живо? А теперь оно умерло; зачем же мне поститься? Разве я могу возвратить его? Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Его навек не стало, навек, навек, навек, навек. Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне.

— Господь дал, Господь и взял, — елейно пропел Нафан, и мне захотелось дать ему в рожу.

— Аминь, — хором отозвались его прихлебаи, — да будет имя Господне благословенно!

Я шепотом отматерил их на все корки. Жалкие же получились из них утешители с их фарисейским «да будет имя Господне благословенно» — мне захотелось, чтобы погиб день, в который они родились. Или они все забыли, что Господь не соизволил даже назвать нам Свое имя?

В одиночестве бесился я от злости на Господа, бурлил от презрительного желания схватиться с Ним, стремился сойтись с Ним один на один. Я рвал и метал. Мне хотелось поквитаться с Ним. Я готов был проклясть Бога и умереть. Но Он не снизошел до меня. Я так и не услышал от Него оправданий по поводу смерти младенца. Взамен я услышал ответ, которого меньше всего ожидал.

Молчание.

И больше я от Него никаких иных ответов не получал.

Я был бы рад Его разгневанному рыку. Я хотел бы услышать, как Он громыхает на меня из бури. Я жаждал увидеть Его реакцию, я бросал Ему вызов, я подстрекал Его, надеясь, что вместо этого огромного, непроницаемого молчания мне удастся услышать всесильный голос Его, приказывающий мне с высот:

— Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж.

Я заплясал бы от радости, если б Он сунулся ко мне с подобным дерьмом. Уж я бы Ему ответил, и без всякого терпения Иова.

— А Ты кто такой? — рявкнул бы я в ответ.

И ручаюсь, Он отозвался бы:

— Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне: где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь.

— Тебе-то что за разница? — Так и слышу я мой пренебрежительный ответ на этот Его идиотский, если правду сказать, вопрос.

И тогда Он отвечает мне из бури и говорит:

— Кто положил меру ей, если знаешь? или кто протягивал по ней вервь? Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева? Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру? Обозрел ли ты широту земли? Входил ли ты в хранилища снега и видел ли сокровищницы града? Из чьего чрева выходит лед и иней небесный, — кто рождает его? Можешь ли ты связать узел Хима и разрешить узы Кесиль? Твоею ли мудростью летает ястреб и направляет крылья свои на полдень? По твоему ли слову возносится орел и устрояет на высоте гнездо свое? Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? Кто создал небо и землю? Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шел дождь на землю? Ответь Мне, если знаешь все это.

— Да никому давным-давно нет до этого дела, — возразил бы я всемогущему Богу и язвительно просветил бы Его: — Ты так и не понял? Решительно никому.

От Вирсавии я получил утоление большее, нежели то, какого смог добиться от Бога. В ту нашу нежную встречу, что последовала за смертью младенца, мы с Вирсавией не сказали друг другу почти ничего, почти совсем ничего, а немногие слова, которыми мы обменялись, произнесены были еле слышным шепотом — тоскливые слова прощания, роняемые нами между долгими паузами. После смерти нашего мальчика я пришел к ней, лежавшей в постели, и больше часа держал ее за руку, пока она тихо плакала. Слезы ее текли медленно.

11 И было после того

Сладок был голос ее и приятно лицо, и было после того, что Вирсавия, когда я пришел к ней и лег с нею, понесла еще одного сына. Мы назвали его Соломоном, и Господь, если верить Вирсавии, возлюбил его, хотя я и поныне даже вообразить не могу — за что.

— Как получилось, — не раз спрашивал я прежде и, дивясь, вопросил теперь, — что у тебя не было детей от Урии? Или от других мужчин, которые входили в тебя до него?

— Я предохранялась, — ответила она, тщательно втирая малахитовую мазь в кожу вокруг глаз, чтобы оттенить их зеленью. — Сидела на пилюлях.

— А почему же ты от меня рождаешь детей?

— Потому что хочу в один прекрасный день стать царицей-матерью. Это одна из причин, по которой я сюда перебралась.

— Ты совершила ошибку, — указал я. — Царицей-матерью тебе стать не удастся.

— А Соломон на что?

— В настоящее время он — последний в очереди.

— Так поставь его первым.

— И думать нечего, возлюбленная моя, голубица моя…

— Не распускай руки!

— …сестра моя, чистая моя!

— Пока мы с тобой раз и навсегда не уладим этот вопрос, никакого секса больше не будет.

— Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!

— Кончай, Давид. На этот раз не сработает. Ты знаешь, что мне нужно, и я хочу, чтобы ты мне это дал. Я хочу быть царицей.

— Ну не бывает у нас цариц.

— Вот и сделай меня первой, — упрямо настаивала она. — Ты все можешь, все, что пожелаешь. Я хочу попасть в Библию. Даже твоя мать не названа в ней по имени.

Это меня развеселило.