Последних лет. Около тридцати пяти процентов доходов поступает из США. Около пятнадцати процентов из Германии. Там даже есть церковный налог. Нет, это означает, что государство взимает с граждан налог в пользу церкви. Деньги всевозможных пожертвований — это само собой и независимо от всего остального. И на строительство церквей государство тоже выделяет средства.
Бассо услышал удивление своего работодателя и даже улыбнулся.
— Si, signore, наисолиднейшая фирма. Наличный оборот, о каком никто другой и мечтать не может.
Не говоря о том, что почти все якобы новые методы управления уже сотни лет как опробованы и введены в организациях католической церкви. Сотрудники высоко мотивированы, и если не материальной заинтересованностью, то строгими предписаниями, которые не могут быть не исполнены. А столь распространённый отказ от семейной жизни позволяет им, кроме того, полностью концентрироваться на работе и достигать очень высокой производительности.
Миллионер на другом конце закодированной телефонной линии молчал. Может быть, обдумывал услышанное и сейчас поблагодарит адвоката за проделанную работу, объявит дело законченным, и тогда он, Энрико Бассо, пошатываясь отправится в спальню, закроет окна, задёрнет шторы и остаток выходных будет спать, спать, спать.
Но Джон Каун сказал:
— Организуйте мне встречу с этим Казначей-кадиналом.
— О, — растерялся Бассо. — С Camerlengo, сейчас — это будет нелегко устроить…
— Сегодня вечером.
— Сегодня вечером? Signore Kaun, per favore — ведь суббота же!..
— Тем лучше: в выходные он посвободнее.
Джордж Мартинес обхватил руль, но никак не мог решиться закрыть дверцу и завести мотор.
— Боб, из этого ничего не выйдет. Ну как это можно сделать? Нельзя томографировать Храмовую гору. Для этого требуется плотное, замкнутое поле с по возможности гомогенной поверхностью и по возможности гомогенной структурой. В идеальном варианте — холм, на который ставишь ударник и равномерно распределяешь сенсоры. А как всё это можно устроить на Святой горе?
Машина была европейская — незнакомой ему марки, но очень удобная и с кондиционером, который пока, естественно, не работал. К неудовольствию Боба Ричардса, который сидел рядом и торопил Джорджа.
— Джордж, ты большой специалист, что касается Сотома, тут вопроса нет. И я даже думаю, что ты прав и действительно ничего не выйдет. Но мистер Каун не хочет это слышать, ты понимаешь? Он не хочет, чтобы мы поехали в город, посмотрели на гору, вернулись к нему и сказали: «Ничего не получится». Он хочет, чтобы мы вернулись назад и сказали: «Это будет трудно, и мы не знаем, удастся ли, но у нас есть кое-какие соображения, и мы попытаемся». И поэтому мы сделаем всё именно так.
— Но ничего не получится. Это я уже сейчас могу тебе сказать.
— Джордж, ты вообще меня слышишь? Говорю же тебе, как мы поступим. Сейчас поедем в Иерусалим. Ты меня там где-нибудь высадишь, где я смогу позвонить. Я хочу сказать своим, что мы ещё задержимся. А ты осмотришь Храмовую гору и подумаешь, что можно сделать.
— Но как можно что-нибудь сделать? Ты думаешь, мы сможем бомбить святую землю нашим свинцовым ядром? А там — всё святая земля!
— Я понимаю. Но что-нибудь надо придумать. По мне так давай поставим ударник хоть в палатке рядом с горой и померяем вторичные волны.
Джордж посмотрел на него как на сумасшедшего. Похоже, здесь все посходили с ума.
— И что нам это даст?
— Ох, Джордж… — Боб вздохнул. — Смотри: мистер Каун платит за наш Сотом-2 с обслуживающим персоналом сто тысяч долларов в день. В этом году заказов было не густо, ты это наверняка заметил. Но если завтра вечером мы будем ещё здесь, то мы сможем отремонтировать крышу спортзала. А если нам удастся провозиться здесь целую неделю, то мы, кроме того, обеспечим стипендионную программу, закупим для университета новые кофейные автоматы, а библиотека сможет снова подписаться на журналы, которые из-за безденежья уже несколько месяцев не получает. Вот так всё просто.
Джордж подумал о гипотетическом железном ящике и о том, что, по мнению Джона Кауна, находится в нём. И о том, что он собирается из этого сделать. Деньги. Всё вертится только вокруг денег.
Внезапно он понял, что надо делать.
— Окей, — сказал он, закрыл дверцу и завёл мотор. — Всё ясно.
Питер Эйзенхардт лишь вполуха следил за беседой, которую вели между собой остальные, пока Каун снаружи разговаривал по телефону. Он был встревожен. Ему не давала покоя какая-то мысль, которая подходила вплотную к границе его сознания — настолько, что он почти слышал её язвительный смешок, — но в руки ему не давалась. То была какая-то мысль-заноза, которая промелькнула в полусне и исчезла до того, как он успел её осознать. Чувство беспокойства — вот всё, что от неё осталось.
Или он был обеспокоен просто потому, что его не оставляло ощущение собственной неуместности: сидит здесь, влетает заказчику в копеечку, а пользы не приносит. Он чувствовал себя в кругу остальных аутсайдером. Он не был академиком. Он ничего не понимал в истории или археологии. Он был всего лишь выдумщик.