Везет как рыжей

Вован минутку подумал, спустился по лестнице во двор, обошел дом, посчитал балконы на фасаде и без труда вычислил нужный, особо приметив гостеприимно открытое окно. От места, где стоял Вован, до выступающего вперед нижнего края балкона было не больше двух с половиной метров. Вован почесал в затылке и вернулся к подъезду.

Там стояла прекрасная парковая скамейка на витых чугунных ногах.

– И-эх! – крякнув, Вован приподнял один край скамьи, рывком сдернул ее с места и медленно поволок за угол, оставляя на рыхлой земле газона две глубокие борозды.

На титанический труд ушло около получаса времени. Подтащив тяжелую скамью к фасаду дома справа от нужного балкона, Вован взгромоздил ее на попа и прислонил к стене чугунными ногами наружу. Потряс конструкцию, проверяя ее на прочность, потом сбоку, чтобы не обрушить сооружение на себя, шаркая ногами по потрескавшимся блокам фундамента, забрался на верхние ножки скамьи и оттуда легко дотянулся до застекленной балконной рамы. Пятисантиметровый выступ под ней дал неверную, но все же опору дрожащим от напряжения рукам Вована. Косо растянувшись между балконом и вздыбленной скамьей, он оттолкнулся ногами, по инерции откачнулся влево, едва успел по-обезьяньи перехватить руки, огибая угол балкона, и повис прямо под открытым окном. Под ногами у него была пустота, но это не пугало, потому что в случае неудачи он упал бы в чей-то любовно ухоженный огород. Обливаясь потом и проклиная отросший за последние годы животик, Вован криво подтянулся на руках и перевалился на балкон, зацепив ногой бельевую веревку и сорвав с нее какие-то сырые тряпки. С треском пистолетных выстрелов отлетели прищепки. Вован вздрогнул, втянул голову в плечи. В темной комнате послышался шорох.

– Киса? – хриплым шепотом позвал Вован, машинально снимая с себя влажное тряпье.

– Киса? – зловещим басом повторило эхо. – Это кто тебе тут Киса? Ах ты, паскудник!

Крупная тень метнулась из глубины комнаты, внезапно озарившейся ярким электрическим светом, и обомлевший Вован узрел на переднем плане жилистого мужика в семейных трусах, а на заднем – разворошенную постель с высовывающейся из-под одеяла растрепанной женской головой.

– Пардон, – вякнул Вован, попятившись.

– Ха, пардон! – передразнил его мужик, подступая ближе. – Галантный, блин, хахаль у тебя нынче, Зойка!

– Пардон, – тупо повторил Вован, снимая с уха кружевные трусики. – Ошибся, извините…

Он уже понял, что в очередной раз прорвался в параллельный мир, где в данный момент квартира номер шесть отнюдь не пустовала. Простая мысль о том, что он элементарно ошибся, даже не пришла ему в голову.

– Счас я тебя извиню, – почти ласково сказал хозяин квартиры. – Счас я тебя так извиню…

– Паша, не надо! – пискнула женщина в постели.

– Не надо, я сам! – попросил и Вован, перегибаясь через балкон.

Сильный толчок в спину и чуть пониже катапультировал его в темноту. В лицо Вовану пахнуло свежим ночным ветром, и через мгновение он взрыл подбородком, пузом и растопыренными ладонями жирный чернозем на морковной грядке. Секундой позже рядом с ним тяжело приземлилась полуведерная эмалированная кастрюля.

– Ухожу, ухожу! – пробормотал Вован, сплюнув набившуюся в рот молодую зеленую ботву.

Он поднялся на четвереньки и прислушался: в квартире на втором этаже раздавались крики и билась посуда. Визгливый женский голос истошно призывал милицию.

– Опять в четвертой Пархоменки дерутся, – неодобрительно проворчала разбуженная баба Вера из второй квартиры, с кряхтением поднимаясь с постели. – Спи, милай, спи!

Она ласково погладила по плечу заворочавшегося внука Веньку, в слабом свете ночника заглянула в эмалированный горшок, одобрительно хмыкнула, прошаркала к окну и по деревенской привычке опорожнила ночную вазу прямо на грядку со словами:

– Морква крепче будет!

Облитый нечистотами Вован зажмурился, принюхался, утерся, беспомощно выматерился и, оскальзываясь в грязи, выбрался на асфальт. Тихие старые дворики были безлюдны, дорога – темна и пустынна, вдалеке светились редкие огоньки в окнах многоэтажек спального микрорайона, до начала работы общественного транспорта оставалось около двух часов.

– Выхожу один я на дорогу, – грустно запел Вован, топая по обочине. – Ночь темна, кремнистый путь блестит…

Милицейская машина догнала его в сотне метров от конечной остановки трамвая.

Напрягая слух, Сашок сидел в коробке, по его ощущениям, бесконечно долго. Руки и ноги у него мучительно затекли, шея болела, в пояснице стреляло, а голова гудела после многочасовой, как показалось пленнику, поездки в багажнике, под ударами тяжелой крышки. Наконец уверившись, что негритянские бандиты оставили его в покое, Сашок опасливо разогнулся, пробился сквозь картон и ничего не увидел в кромешной тьме.

– Э-э… м-м-м? – неизвестно кого позвал он сквозь пластырь.